«Ничего хорошего не ожидается». Экономист Дмитрий Полевой — о перспективах российской экономики после мобилизации

Объявленная на прошлой неделе мобилизация, не признанные во всем мире референдумы и присоединение ДНР, ЛНР, а также Херсонской и Запорожской областей значительно увеличили неопределенность в отношении перспектив российской экономики. До конца не ясны масштаб мобилизации и утечки мозгов. Также ожидается введение новых санкций. О том, какие экономические последствия нас ждут, мы поговорили с Дмитрием Полевым, директором по инвестициям УК «Локо-Инвест».

Как мобилизация повлияет на экономику

— Каким может быть инфляционный эффект мобилизации в перспективе ближайших месяцев?

— Прямой инфляционный эффект — это выплата денег за мобилизацию и сопутствующие допвыплаты, удорожание авиабилетов и краткосрочных туров, рост инфляционных ожиданий и снятие наличных. Активная покупка снаряжения — специфический рынок, вряд ли сильно отразится на инфляции.

Но важнее, что население просто уйдет из-за неопределенности в режим сбережения. Судя по данным Сбериндекса, и до мобилизации люди уже сокращали непродовольственные траты, а сейчас этот тренд может усилиться или продлиться. В феврале-марте они по привычке побежали покупать технику, машины и так далее. Но сейчас и выбор товаров меньше, и, вероятно, люди более рационально рассуждают: в условиях, когда мы не знаем, что государство предложит в ближайшие несколько недель, лучше перейти в режим максимальной экономии. Многие мужчины уехали, сбережений у многих семей нет — в такой ситуации иных подходов просто не бывает. Наконец, из-за рисков санкций резко укрепился рубль, это тоже дезинфляционный фактор.

Поэтому на инфляцию мобилизация сильного эффекта в ближайшее время, скорее всего, не окажет. Нужно следить за дальнейшей динамикой кредитования, включая программы льготного кредитования, и бюджетными расходами, которые могут работать в обратную сторону (увеличивая инфляцию. — The Bell). Тем не менее рыночный спрос на кредиты в текущих условиях должен снижаться.

— А что в более отдаленной перспективе? Александр Исаков из Bloomberg отмечал, что мобилизация увеличит инфляцию в 2023 году на 0,5 п.п., до 6,5%, из-за дефицита на рынке труда.

— Такое вполне может быть. Доступность трудовых ресурсов из-за мобилизации будет ухудшаться, и, возможно, компаниям действительно придется повышать зарплаты, особенно в тех секторах, где спрос на труд высок (например, где активно идет импортозамещение). Но, чтобы это транслировалось в инфляцию, нужно, чтобы эти зарплаты люди активнее тратили. Будут ли они тратить больше — вопрос. В военной или мобилизационной экономике ожидания, мне кажется, не будут работать на ускорение инфляции так же, как в обычной рыночной экономике. Кроме того, утечка мозгов, даже если они продолжают получать доходы в России, — это меньшие траты внутри страны, потому что уехавшие будут тратить деньги за рубежом.

В любом случае 0,5 процентных пункта (п.п.) — не драматический рост. Я бы назвал это относительной погрешностью при текущей неопределенности. Кроме того, объявленная на днях дополнительная индексация тарифов ЖКХ с 1 декабря 2022-го (вместо июля 2023 года. — The Bell) добавит около 0,5 п.п. к инфляции в этом году за счет повышения инфляционных ожиданий, но автоматически инфляция в 2023 году будет из-за этого ниже.

А среднесрочно риски просматриваются. Отток «мозгов» и мобилизация, высокая неопределенность — все это негативно для потенциала [роста] экономики. Есть неопределенность и с бюджетом — риски более высокого дефицита осязаемы. Это тоже будет влиять на инфляцию. Хотя относительно крепкий рубль, опять же, может снимать часть рисков.

— Действительно ли этот инфляционный эффект может всерьез повлиять на ожидания по ставкам? Вы отмечали, что они «способны заставить ЦБ вновь поднять ставку, пусть и не до 20%».

— Дело не в инфляционных ожиданиях, а в рисках для банковской системы из-за оттока средств, дополнительных убытков на уровне финансового сектора в каких-то стрессовых сценариях. Пока, судя по тому, что я вижу, люди не бегут так же активно снимать деньги, как весной, пусть и запасаются наличностью. И это все происходит в контексте того, что в течение этого года сильно выросла доля текущих счетов. То есть люди просто держали деньги на банковском счете, не на депозитах. Пока, наверно, здесь нет опасений за серьезный отток, хотя при плохих новостях ситуация может поменяться. Понятно, что ЦБ за этим будет следить.

ЦБ явно сигнализирует, что до тех пор, пока у него есть мандат держать инфляцию низкой, он будет его использовать и не позволять разгонять инфляцию из-за бюджетной политики. Но, очевидно, при ухудшении ситуации в экономике давление на ЦБ будет возрастать. Но надо понимать, что если вы хотите больше тратить, то вы будете вынуждены занимать по более высоким ставкам, которые потребуются для возвращения инфляции к цели.

— Насколько сильно мобилизация ударит по экономике? Исаков оценивал дополнительный спад в этом году на 0,25 п.п., Софья Донец из «Ренессанс Капитала» — на 0,5 п.п.

— У меня нет точных оценок. Были надежды на то, что стабилизация начнется до конца этого года и постепенно экономика начнет расти. Очевидно, теперь вероятность этого сценария снизилась. То есть оценки, которые недавно представило Минэкономики (небольшой спад в 2023-м), — все это исключительно сценарный прогноз. Я думаю, что уровень неопределенности настолько высок, что бессмысленно за какие-то цифры цепляться.

Баланс рисков сейчас явно смещен в сторону ухудшения ситуации (то есть негативные сценарии более вероятны, чем позитивные. — The Bell). Политической развязки — с введением военного положения, ужесточением мобилизации, эскалацией военных действий, санкциями — еще не произошло.

Что такое 0,25-0,5 п.п. для нашего экономического роста? В последние годы в среднем рост был очень низкий, почти стагнация. Поэтому такая потеря в моменте — это значимо. Рост военных расходов может временно поддержать цифры по ВВП. Но надо понимать, что все эти расходы — непроизводительные с точки зрения улучшения человеческого капитала, производительности и так далее. Когда вы сокращаете эти расходы, экономика снова падает.

В среднесрочной и долгосрочной перспективе главный эффект мобилизации — снижение инвестиций бизнеса. Частный бизнес в условиях неопределенности, в том числе с налогами, будет более осторожно оценивать любые проекты. Сейчас «подкрутили» налоги для сырьевого сектора, но никто не мешает просто повысить налоговую нагрузку для других, просто потому, что не будет иного способа пополнения бюджета. Кроме того, даже при неизменных ставках ЦБ для бизнеса растет стоимость заимствований из-за повышения риск-премии.

Остаются крупные проекты и госпроекты. Большое количество госкомпаний либо крупных компаний так или иначе рапортуют о сохранении или повышении инвестпрограмм, но какие-то расходы придется точно оптимизировать.

Очевидно, будет какая-то господдержка компаниям, которые будут заниматься импортозамещением. Будет активность там, где уходят иностранные компании. Но вопрос в долгосрочной привлекательности инвестиций. Сейчас западные конкуренты ушли, есть возможность увеличить долю рынка. А дальше возникают вопросы: что будет с экономикой, какой будет потребительский спрос, как будет выглядеть рынок труда, сможете ли вы найти специалистов, как будут меняться налоги?

— Стоит ли ждать роста кредитных рисков?

— Кредитные риски растут весь год и, очевидно, будут продолжать расти. В этом году сработали программы льготного кредитования и программа реструктуризации задолженности. Банкам также позволили не переоценивать портфели ценных бумаг. По мере завершения этих программ и того, как рецессия будет проходить через экономику и влиять на деловую активность, очевидно, что кредитные риски будут расти.

На уровне населения уже виден рост просрочки по необеспеченным кредитам. Что касается компаний: [министр экономического развития Максим] Решетников в сентябре объявил, что действие моратория на банкротства прекращается.

Надо понимать, что все эти антикризисные меры в полной мере не позволили экономике самоочиститься: плохим компаниям уйти с рынка и дать возможность появиться более здоровым. Понятно, что власти заинтересованы поддерживать низкую безработицу, рост которой рассматривается многими как самый страшный (политически) сценарий, хотя доходы все равно падают через зарплаты.

История с ростом налогов, потенциально дополнительными расходами, которые на бизнес могут повесить, — это прямое ухудшение рисков, потому что ведет к снижению прибыли и росту кредитного риска.

Плюс риск того, что санкции расширятся на другие, крупные сектора российской экономики либо будет ужесточен контроль за инвестиционным, промежуточным импортом. Тогда компаниям, которые рассчитывают на параллельный импорт, будет сложнее завозить, ремонтировать, замещать технику, будет сложнее производить, потому что сырья будет меньше либо оно станет сильно дороже, и так далее. Это тоже фактор роста кредитного риска, потому что будет влиять на выпуск.

Плюс глобальные ставки сильно выросли, доллар окреп. Падение цен на сырье потенциально может негативно ударить по доходам сырьевых компаний. В этом году они сильно поддерживали и экономику в целом, и бюджет. Но в сценарии глобального кризиса они тоже окажутся под ударом.

— Вы в своем отчете подтвердили рост курса доллара к концу года до 65+ рублей. То есть все-таки ограничения на экспорт будут играть большую роль, чем на импорт?

— Надо понять, что будет с экономикой. Если она будет восстанавливаться медленнее, то спрос на импорт будет меньше, при этом экспорт может поддерживаться за счет высоких цен. Факторов, почему рубль будет как-то резко слабеть, я по-прежнему не вижу.

Власти продолжают «пугать» возможными интервенциями даже уже в 2022-м, но это, скорее, вербальные интервенции. Сомнительно, что бюджет может себе это позволить в условиях допрасходов и рисков более высокого дефицита.

И рост рубля этой недели явно показывает, что происходит, когда растут санкционные опасения. Все ждали ослабления, а не роста рубля, а произошло наоборот. Пусть этот фактор пока и краткосрочен, наш прогноз при текущих вводных — лишь постепенное ослабление рубля при высокой волатильности.

Насколько болезненными будут новые санкции

— Из-за эскалации страны ЕС ускорились с введением потолка цен на российскую нефть. Сильно ли это ударит по доходам бюджета?

— Мы делали предварительные прикидки сценария с потолком цен на нефть около $60 за баррель и сохранения поставок газа только в Китай и Турцию по «Голубому» и «Турецкому» потокам. В этом сценарии предполагалось, что спотовые цены на газ будут где-то $2 тысячи за 1000 кубов, хотя по оставшимся контрактам цены будут ниже из-за их привязки к корзине нефтепродуктов, а не спотовым ценам.

Получалось, что сырьевой экспорт упадет примерно на $60-80 млрд. По историческим меркам [его объемы] останутся приличными. То есть никаких драматических сценариев не просматривалось, любое снижение физических поставок будет компенсироваться ростом цен. На примере газового рынка видно, что рынок не сможет быстро переформатироваться и цены будут высокими. Вероятно, они будут такими и в следующем году — к отопительному сезону нужно будет запасы восстанавливать.

Но теперь появилась новая вводная: вероятность остановки и «Турецкого потока» из-за санкций (в четверг у оператора «Турецкого потока» досрочно отозвали лицензию из-за санкций ЕС. — The Bell). Если это случится, то оценки придется пересматривать в худшую сторону, поскольку газ, как нефть, перенаправить на другие рынки невозможно.

Потолок в $60 за баррель — это не так мало. Если, скажем, поставки нефти упадут из-за запрета на страхование судов (а мы не сможем найти достаточных страховых ресурсов), то просто глобальная цена вырастет. Плюс любой риск устойчивого падения цен на нефть, я думаю, заставит и ОПЕК сокращать добычу. Здесь интересы России и Саудовской Аравии могут быть схожи, потому что после ограничений цены в отношении России ничто не мешает дальше распространить эту практику, к примеру, на страны Персидского залива.

— Bloomberg писал, что Китай, Индия и Турция вряд ли согласятся на это, однако ценовой потолок даст им более сильную переговорную позицию в отношениях с российскими экспортерами, что может привести к еще большему увеличению дисконта на российскую нефть.

— Понятно, что если вы продаете странам G7 нефть по $60 за баррель, то Китай и Индия не будут покупать дороже. Рынок будет искать новое равновесие, где оно зафиксируется, сказать сложно.

— Какие-то еще новые санкции можно ожидать, или основное санкционное давление теперь будет в контроле за соблюдением уже действующих санкций?

— Для новых санкций еще есть пространство. Остаются [не попавшие под санкции] банки. Полностью блокировать банковскую систему от SWIFT, наверное, смысла нет. Запад все равно покупает удобрения, продовольствие и др., мы что-то продолжаем покупать в недружественных странах. Неделю назад ЕС ослабил санкции в числе прочего против угля и цемента. Торговля продолжается, поэтому нужны банки для расчетов с Россией.

Условно, блокируя сейчас возможность вывода денег за границу из России, ограничивая экспорт, Запад может сделать рубль более крепким и осложнить импортозамещение, снизить доходы российского бюджета. Но, с другой стороны, тогда не надо ограничивать импорт. Заявляемая средне- и долгосрочная цель Запада — ограничение технологических возможностей российской экономики, поэтому нельзя исключать новых санкций на импорт, более жесткого контроля за поставками оборудования и т.д.

Но Запад учитывает, что обратной стороной санкций будет ущерб для них же самих. Глобальная рецессия все ближе. Поэтому можно ожидать более осторожного подхода, если не будет какой-то драматической эскалации военных действий, когда политически будет принято решение, что издержки не имеют значения.

— Насколько санкции против НКЦ будут болезненными? Или того, что ЦБ и участники рынка подготовили план на этот случай, достаточно, чтобы снизить риски.

— Вопрос, наверно, в том, как вообще будет выглядеть валютный рынок. Учитывая, что ЦБ давно готовится к этому сценарию, то алгоритмы определения курса доллара, алгоритм торгов, наверно, уже разработаны (The Bell писал о нем здесь). Но последняя реакция рубля показывает, что многие, несмотря на предупреждения, к этому были не готовы и продолжали [по привычке держать] доллары и евро.

Какой будет российская экономика через несколько лет

— Мы уже видим значительные изменения налоговой системы: на прошлой неделе стало известно о планах изъять у сырьевых экспортеров 3 трлн рублей, в понедельник «Коммерсант» написал, что правительство решило повысить НДПИ для угольной отрасли (с одновременным снижением нагрузки на сталелитейный сектор), со следующего года планируются новые изъятия у «Газпрома». Верно ли ожидать, что в налоговой системе теперь будет подобный дирижизм — в зависимости от ситуации в отрасли правительство будет постоянно менять ставки для отраслей, пытаясь покрыть дефицит бюджета, при общем росте налоговой нагрузки?

— По большому счету, ничто не ново. Когда повышали НДС, тоже обещали налоговый маневр с последующим снижением страховых взносов, а сделали только повышение. С тех пор тоже обещали, что налоги не будут меняться, хотя потом периодически все это подкручивают для разных секторов, например нефтяного, металлургии. Сейчас, я думаю, о предсказуемости для бизнеса уже никто не думает, просто решают конкретные текущие задачи мобилизации максимального объема ресурсов.

Тем более что, действительно, во многих секторах временно избыточные рентные прибыли. Но, опять же, тогда возникает вопрос: насколько продумана вся налоговая система? После сверхприбылей на следующем этапе цикла компании сталкиваются с ситуацией резкого ухудшения условий, как мы видим сейчас на примере металлургов.

Налоговая система должна работать в любых условиях, а у нас она работает в ручном режиме. Это усложняет предсказуемость для бизнеса и создает бюрократическую нагрузку на саму систему, подключается отраслевой лоббизм, что тоже не хорошо для экономики.

— И поощряет неэффективность.

— Да, конечно. Нет никакого стимула быть эффективным, зарабатывать больше денег. Потому что вы всегда знаете, что чем больше вы зарабатываете, тем больше у вас могут забрать. Но, к сожалению, почему-то властями считается, что в ручном режиме можно сделать лучше, чем это решит рынок, — и это большая проблема.

— Рост военных расходов, рост налогов, ужесточение ответственности за невыполнение гособоронзаказа — верно ли говорить, что российская экономика переходит в мобилизационный режим?

— По большому счету она вошла в него в начале этого года, в том смысле, что были мобилизованы все ресурсы для сохранения устойчивости финансовой системы и экономики. В принципе это удалось благодаря опыту санкций 2014 года, пандемии.

Дальше все будет зависеть от того, насколько быстро будет происходить структурная трансформация. Понятно, что мерами бюджетной политики структурные проблемы быстро не решить. Вопрос в том, присоединится ли частный сектор, потому что без него все это бессмысленно. Что нужно сделать для этого? Рецепты все известны. Главный принцип — сделать так, чтобы компаниям было выгодно конкурировать.

— Влиятельный ЦМАКП еще до мобилизации предлагал значительно увеличить элемент планирования в экономике в ближайшей перспективе, называя это «борьбой за рост». Сохранение текущей «рыночной» модели, которая, по вашей оценке, помогла России смягчить глубину спада в этом году, они называют «институциональной инерцией». Как вам кажется, какая точка зрения на экономическую политику скорее возобладает? Могут власти перевести экономику в квазиплановый режим?

— Наверное, сценарий, который предлагает ЦМАКП, реализуем. Сторонников этого во власти сейчас, вероятно, больше, чем условных «рыночников». Вопрос в том, за какой рост мы боремся. За маленький рост можем побороться [таким образом]. И то — при условии, что эффективность бюджетных расходов повысится, иначе вы просто кидаете в топку больше денег, прожигая резервы. Я сомневаюсь, что эти расходы будут эффективны. Мы о повышении эффективности говорим много лет, но нет роста производительности, осязаемого улучшения человеческого капитала нет. Скорее наоборот, люди уезжают, мозги утекают.

Кроме того, ликвидная часть ФНБ — не такая уж и большая (чуть больше 8 трлн рублей). Только на 2023 год дефицит бюджета прогнозируется в размере около 2,9 трлн рублей. А что, если понадобятся дополнительные расходы в предвыборном цикле или в случае ужесточения санкций? То есть денег на трансформацию не так много.

Это, конечно, усложняет задачи по трансформации, потому что ее придется делать в ручном режиме. Надо придумывать какие-то программы дополнительного субсидирования ставок, выбирать сектора, отдельные компании, которым будет оказываться поддержка. Ручное управление, может быть, минимизирует риски распада системы, но оно точно не может быть оптимальным с точки зрения эффективности распределения ресурсов, управления рисками, роста экономики и так далее по сравнению с рынком.

Мое глубокое убеждение: современная экономика — это экономика sentiments, то есть настроений, предпочтений. Вы можете запрограммировать в суперкомпьютере, сколько люди будут покупать разных товаров, но предпочтения меняются очень быстро. Если бы это работало, то, наверное, многие страны мира тоже бы активно эту историю использовали. Но мы этого нигде не видим. Историй успеха в командно-расчетной экономике нет. Многие кивают на Китай, но посмотрите, что происходит с рынком недвижимости, рынком долга — дисбалансы накоплены огромные.

— Может ли поменяться мандат ЦБ в условиях усиления давления на него?

— Я думаю, что при текущем руководстве и команде нет. Хотя в целом ЦБ в этом году даже при нацеленности на возврат инфляции к цели свою политику скорректировал. ЦБ как бы говорит, что он понимает, что временно, на горизонте следующего года инфляция будет выше таргета, но это плата за структурную трансформацию. То есть речь не идет о том, чтобы возвращать инфляцию любой ценой. Ставки, наверное, будут более низкие, чем могло бы быть, если бы ЦБ придерживался прошлых принципов и подходов.

Общий подход, надо полагать, сохранится: ЦБ будет действовать в парадигме того, что низкая инфляция — это залог низких долгосрочных ставок, фактор более устойчивого роста экономики в долгосрочной перспективе. Те, кто с этим не согласен, например, могут апеллировать к опыту Турции: там высокая инфляция, высокие реальные ставки, но продолжается рост. Но здесь история, когда все это «лопнет» или развернется в более привычную сторону.

— Какие отрасли имеют шанс на рост в долгосрочной перспективе?

— В любом случае в России будут жить люди, они будут что-то есть, что-то носить. То есть компании в базовых секторах товаров первой необходимости, которые завязаны на конечного потребителя или бизнес: пищевое производство, сельское хозяйство, переработка леса, — будут работать. Но, очевидно, экономика будет относительно простой.

Экспортным секторам будет сложнее. Чтобы оставаться конкурентоспособным на мировом рынке, им нужно иметь доступ к тем же технологиям, что и западным конкурентам. Кроме того, угроза вторичных санкций означает, что экспортировать будет сложнее.

В банковском секторе, если санкции затронут большую часть банков, будет тренд на консолидацию. Сейчас наличие второго-третьего эшелона банковской системы повышает устойчивость: Сбербанк, ВТБ, многие крупные банки — под санкциями. А банки поменьше проводят платежи, обслуживают внешнеторговый оборот, который все равно стране нужен. Но зачем вам такое количество банков, если страна отрезана от внешнего мира? К тому же, наверно, проще управлять несколькими крупными госорганизациями.

Опыт Ирана, например, показывает, что закрытость привела к появлению в отдельных секторах крупных игроков с монопольным и олигопольным положением, которые просто производили менее качественный товар по более высокой цене. И все это работало только на ограниченный внутренний рынок.

— Что будет с доходами граждан в этих условиях?

— Ничего хорошего не ожидается. Даже в более комфортных условиях, чем сейчас, с 2014 года реальные доходы падали. Львиная доля (75-80%) доходов — это зарплаты и соцвыплаты. Остальное — доходы от частного бизнеса и прочие доходы.

Собственно, должен быть экономический ресурс и причины поддерживать реальный рост зарплат и соцвыплат. Если вы повышаете соцвыплаты, то финансируете это из будущих доходов. Рост реальных зарплат возможен в условиях роста производительности труда, когда есть инвестиции в человеческий и физический капитал, благодаря которым люди становятся более образованными и производят товары и услуги с лучшими технологиями.

Но в условиях технологических санкций и ограничений на импорт продукция не становится более конкурентоспособной. Нужен выход на глобальный рынок, чтобы масштабировать бизнес, а этого не будет. Понятно, что технологически российская экономика будет деградировать относительно всего остального мира. Постепенно производительность будет расти все медленнее, и потенциал для роста реальных зарплат тоже меньше.

Есть ухудшающаяся демография, снижение доступных трудовых ресурсов, которые могут частично это компенсировать, поскольку компаниям придется платить больше, чтобы найти нужных людей. Но это значит, что у компаний будет меньше прибыли и меньше денег на инвестиции, то есть это тоже просто перераспределение.

С точки зрения доходов населения устойчивых драйверов как не было, так и нет. Надо понимать, что лучший фактор роста доходов — это устойчивый рост экономики, который охватывает все сектора, все группы населения. У нас с этим были проблемы и до февраля этого года — и их будет больше.