«Уверен, у Илона Маска все получится». Космонавт Сергей Рязанский — об освоении Марса, выгорании и советах бизнесу

О первом полете, науке в космосе и пути в 10 лет

— Расскажите, как вы узнали, что вас отправляют в полет. Это было рутинно?

— Это было очень смешно. Как и все в моей жизни. В какой-то момент у нас было три отряда космонавтов: военные, гражданские — инженеры, работающие на корпорации «Энергия», — и отряд Академии наук. Было принято решение объединить и сделать общий отряд — отряд космонавтов Роскосмоса. В общем, решение правильное. Но те, кто принимал решение, столкнулись с тем, что военные не хотят уходить из своего отряда, а инженеры тоже не хотят сливаться с военными. Тогда для того, чтобы как-то начать процесс, было сказано: «Академия наук, у вас там вообще один Рязанский, давайте его в экипаж, а мы ускорим его постановку».

— Так сказать, личным примером?

— Да. И меня поставили в экипаж. Я порадовался, наверное, недели две, потом прихожу к планировщику расписания, есть у нас такая профессия в Звездном городке, а она говорит: «Сергей, так получилось, тебя выкинули из экипажа». Один из старших коллег меня вычеркнул, а себя вписал.

— Тоже давно ждал небось.

— Да нет, он искренне был против того, чтобы биолог становился на борт. И когда я сдал все экзамены, была государственная комиссия, он тоже выступал против: «Нет у человека инженерного образования». Надо сказать, потом этот человек извинился: «Был не прав, ты прекрасно слетал, классный бортинженер. В общем, виноват». Но тогда из экипажа меня выкинули. Я спрашиваю: «А что мне делать-то?» Он говорит: «Не знаю. Учить тебя больше нечему, ты все сдал». Я: «Пиши меня тогда в отпуск, раз на работе делать нечего». Я вернулся домой, взял спальник, палатку, какие-то денежки, прыгнул в машину и уехал в Крым. Там ходил в горы, ездил на море, путешествовал и через 35 дней приходит смс-ка: «Сергей, тебя ставят в экипаж». Я прыгнул в машину, вернулся. Надо было просто дождаться своего шанса.

— Что произошло?

— Просто следующий экипаж начали назначать.

— Вы упоминали в разных интервью, что делали около 400, что ли, экспериментов в ходе вашего полета.

— Да.

— Если бы вы объясняли, в чем состояла научная задача, в чем была уникальность эксперимента, то что сказали бы?

— Уникален эксперимент был тем, что мы убираем вектор гравитации. У нас все процессы, которые идут на Земле, так или иначе завязаны на вектор гравитации или подвергаются этому воздействию. Поэтому в космосе в условиях невесомости можно делать совершенно уникальные вещи. Предположим, выращивая кристаллы на Земле, мы идеальную форму не получим. Если ее разглядывать под увеличением, то мы увидим деформацию кристаллической решетки под действием гравитации. В невесомости же можно вырастить идеальный кристалл. Сплавить очень тяжелое и очень легкое вещество — как бы мы ни перемешивали эту смесь на Земле, в любом случае получим градиент, — а в невесомости это можно сделать. Плюс мы смотрим, как влияет невесомость на биологический объект: летают червячки, улитки, мышки, космонавты. Медицинские тесты: как влияет невесомость на мышцы, кальциевый обмен, зрение. Экспериментов огромное множество. Уникальный совершенно эксперимент недавно провели наши российские ученые, и круто, что это была частная компания. Они поставили первый в мире 3D-биопринтер.

— Какая компания?

— 3D Bioprinting Solutions. Они смогли в условиях невесомости напечатать щитовидную железу, напечатать хрящ. Фактически, если эта технология вернется на Землю и они смогут ее в земных условиях реализовать, пусть в водной среде, в гелиевой…

— Почему это надо именно в невесомости делать?

— Потому что если мы выращиваем культуру клеток ткани на Земле, то получим двухмерную структуру, она будет расползаться по субстрату — гравитация. А тут мы можем вырастить орган, на 100% приживаемый. Не нужны будут донорские органы. То есть в будущем это может быть революцией в здравоохранении.

— То есть гипотеза в том, что отсутствие гравитации позволяет выращивать органы целиком?

— Да, потому что ты субстрат располагаешь в трехмерном пространстве, и дальше на этом субстрате выращиваешь культуру клеток — вот у тебя и вырос орган.

— Вы сказали, что нельзя быть уверенным, что полетишь, пока не летишь. Вы помните, собственно, сам момент полета? Наверное, невозможно забыть теперь, даже если будут усиленно стирать из памяти, как вы зашли, сели и так далее?

— На самом деле, интересные были чувства. Не то, что «все, я, наконец, добился, ура!» Помню, я сосредоточенно вползал в свое кресло в корабль с мыслью: «Ну, все…»

— Там неудобно?

— Ну, конечно, у нас там маленькое пространство. А мысль: «Ну, все, я к этому шел долгое время, и теперь это начинается». То есть начало работы, а все, что было, — это все подготовка, прелюдия.

— Сколько лет это заняло?

— Десять лет ровно. В 2003-м меня набрали, в 2013-м я полетел. Самое главное чувство было — не ошибиться, не подвести людей, которые позволили мне стать бортинженером. Чтобы никогда никто не мог сказать: «Ну, что вы хотели, он же биолог». Вот это бы было самым страшным ударом.

О космическом вау-эффекте, выгорании и втором полете

— В какой момент вы первый раз увидели планету?

— Где-то был перерыв, когда мы вышли на орбиту, и возникла пауза. Отвязаться от кресла я еще не имею права, потому что двигатель должен включаться, но свободное время есть. Надо в иллюминатор посмотреть. А на руках у космонавтов всегда есть зеркальце, чтобы посмотреть какие-то приборы, и вот я, используя это зеркальце, начал смотреть: «О, планета! Здорово!»

— Вау-эффект?

— Он был уже на станции. То есть поначалу просто прикольно, а вот на станции, когда ты видишь этот шарик, который под тобой крутится, то абсолютно не понимаешь, над чем летишь.

— Не понимаешь?

— Поначалу безумно сложно. То есть глобус-то ты не видишь, где есть зелененькая сторона, синенькая, розовенькая, какие-то пески… Сейчас я могу легко отличить песок Африки от песка Австралии. А тогда: «Господи, над чем я лечу?» Это Монголия? Да ладно вам! И так далее. С другой стороны, очень быстро глаз набивается. Неделя-две — и ты уже легко определяешь, над чем летим.

— Вы начали скучать в какой-то момент?

— Да, конечно. Ну, все устают. Но ты сразу понимаешь: да, я лечу на полгода, я там буду работать без выходных. Это то, чего я долго ждал.

— Можно работать вообще без выходных полгода?

— Ну, а что делать? Ждал этого много лет. Прилетаешь, и в какой-то момент руки опускаются, потому что каждый день — день сурка. И вроде поначалу ты был в восторге от потрясающей работы, но друзья на Земле пытаются «поддержать»: «А мы поехали во Францию кататься на водных лыжах, а мы поехали на Олимпиаду в Сочи, вот смотри». Думаешь: «Черт побери, у людей там жизнь, а я тут в заточении сижу». Возникает эмоциональное выгорание, усталость. И начинаешь хотеть обратно домой. А как только прилетаешь домой, сразу хочешь обратно на станцию.

— Термин выгорание сейчас, наверное, встречается в разговорах о бизнесе больше, чем какой-либо другой. Я честно вам скажу, к этому отношусь скептически, потому что мы же в основном-то не в космосе, не в замкнутом пространстве. И вообще есть возможность заниматься любимым делом, и от него в принципе сложно устать.

— Выгореть можно даже от любимого занятия. Например, я на станции увлекся фотографией. На Земле не любил фотографировать, а в космосе вдруг, посмотрев на Землю, понял, что меня переполняют эмоции, хочется ими поделиться. Я очень много фотографировал, из двух полетов привез более 350 тысяч фотографий. Но были периоды, когда я неделю не брал в руки фотоаппарат. Достало, просто достало. Потом как-то восстановился, понял, что происходит, загрузился другими занятиями, больше стал читать, какой-то сериальчик откопал на сервере станции. В общем, начал разнообразить входящую информацию, чтобы восстановиться.

— То есть самый лучший способ борьбы с выгоранием — это переключение деятельности на что-то новое?

— Если сам человек отдает себе отчет, что происходит, то да. Лучший отдых — не когда вы занимаетесь любимым делом. Например, я люблю читать, но если буду все время лежать на диване и читать книжки, это не позволит мне полноценно восстановиться. Лучший отдых — разнообразие. Почитал полчасика, полчасика посмотрел сериал, желательно на английском, чтобы была практика. Потом приготовил с ребенком какое-нибудь блюдо. Полчаса потискал кота и так далее. Чем разнообразнее входящая информация, тем легче восстанавливается мозг для профессиональной деятельности. Поэтому на станции я дал себе дополнительный спорт, читал, играл на гитаре.

— А про второй полет вы поняли, что хотите вернуться сразу практически, да?

— Более того, я вещи там какие-то свои оставил специально. Точно знал, что вернусь.

Об освоении Луны и Марса, Илоне Маске и космических туристах

— Вы сказали вот про большую цель и интересную задачу для космоса. А сейчас есть тема Луны.

— Есть. С другой стороны, пока это все прожекты, а не проекты. Мы много можем говорить, рисовать красивых презентаций, строить планы, но сказать, что мы серьезно занимаемся темой, можно только тогда, когда пойдет финансирование, когда начнут работать инженерные группы, появятся прототипы аппаратов. К сожалению, пока до пилотируемой Луны нам далеко. Но я считаю, что ставить амбициозные задачи надо. Надо сразу говорить, что мы летим на Марс. Для этого что надо? Ну, наверное, сперва приземлиться, прилуниться, отработать взлет-посадку и так далее. Есть задачи, которые и на Луне мы можем заодно решить, в частности, одна из важных задач для науки — поставить там обсерваторию. Там что нам нужно для полета на Луну? Нужен новый корабль или новая станция. Вот так надо идти от амбициозной задачи…

— К частям на пути ее решения.

— К частям, которые мы сейчас делаем, а не так, что: «А давайте построим новую станцию российскую». А зачем? Ну, потому что умеем. Эту логику я не понимаю.

— Мы с вами начали уже говорить о Марсе. Эта тема будоражит умы, но если посмотреть под критическим углом, возникает вопрос: зачем? Насколько эта тема вообще реальна?

— Во-первых — абсолютно реальна. Даже имея нынешние технологии, мы можем успешно туда слетать. Во-вторых, лететь туда надо. Причин множество. Во-первых, это выход человека на следующую ступень развития, к другой планете. То, что называется флаговтыкательство. Долететь, поставить галочку — были.

— То есть как покорить Эверест?

— Примерно, да. Однозначно, это выход на следующий уровень. Самое главное, в чем смысл полета на Марс, — то, что для него будут созданы новые технологии. То есть когда будем готовиться, будем думать, каким образом обеспечить радиационную защиту. Соответственно, появится новый материал. Новые двигатели, системы жизнеобеспечения с большим КПД, система связи. Любой подобный проект за собой вагончиками тянет множество технологий, которые будут прекрасно применяться на Земле. Наверняка мы что-нибудь интересное там откроем, изучим. И сделаем какую-нибудь там посещаемую базу. Почему бы нет.

— Вы сейчас об этом говорите как о некой фантазии или как о вещи, которая возможна?

— Я абсолютно уверен, что это и реально, и возможно. Просто надо понимать, что проект очень дорогостоящий, и нужно политическое решение, что мы хотим, разрабатываем корабли, готовим экипажи. Я абсолютно уверен, что у того же Илона Маска все получится, потому что когда он, Джефф Безос или Ричард Брэнсон говорят о космических проектах, у них глаза горят. И ты сразу видишь, что у этого человека все получится, потому что он живет этим. Да, там неудача за неудачей, но у Маска же получилось испытать новый корабль Starship.

— Если бы у вас была возможность, вы бы присоединились к его проекту?

— Да, конечно.

— Я хотела еще вернуться к частным полетам. Вы верите в то, что космический туризм станет индустрией?

— Уже становится. Сейчас у нас будет в декабре старт, два японских туриста полетят. На кораблях Маска туристы полетят. Уже есть компании, которые покупают корабли у Маска, не NASA, чтобы возить туристов. Желающих много. Как только будет несколько видов надежной техники, цены поползут вниз и доступность вырастет.

— А до какой степени это может быть вообще доступно? Уже себестоимость есть какая-то?

— Смотря что. Если мы летаем на 10 дней туда — это будет стоить несколько миллионов долларов. Если это суборбитальные полеты, как у Брэнсона, то, по-моему, $200 тысяч за билет. А дальше будет $50-60 тысяч. Очень много людей способны потянуть ради уникальных впечатлений такую цену.

— То есть вы думаете, что космическая туристическая индустрия не фантом?

— Нет, это абсолютно новый вид деятельности, и как только появятся средства доставки и возвращения человека, космический туризм будет сильно развиваться. Появятся космические отели, станции для коммерческих, научных исследований, для того, чтобы, не знаю, снять интервью, блог. Это все будет. И это уже несложно. Самое сложное — создать надежное средство доставки и возвращения. Как только они докажут свою надежность, все встанет на конвейер.

— Место России в этой туристической индустрии?

— Ну, у нас есть «Союзы», которые мы катали и можем катать еще. Я очень надеюсь, появятся новые корабли. Все возможно. Главное, мне очень нравится, что на Западе появилось много частных компаний, и очень хочется, чтобы и в России тоже появились частные инвесторы и компании, которые могут быть как аутсорс для того же Роскосмоса. Частная компания априори эффективнее будет работать, чем большая государственная машина. Государственно-частное партнерство — очень выгодный симбиоз, который сможет развить и нашу космонавтику тоже, сделать ее современной.

— Но пока…

— Старый советский динозавр.

Об инвестициях в космос, отсутствии научных прорывов и экспериментах над комарами

— Я с удивлением в разговоре с Михаилом Кокоричем узнала, что объемы инвестиций в космос большие сами по себе, но относительно не очень большие. То есть речь идет о десятках миллионов долларов, и я говорю о частных инвестиционных деньгах. Учитывая, сколько затрат требует эта отрасль, не так много. Почему, как вы думаете?

— По-моему, самая главная причина — то, что люди не видят конкретной окупаемости, выхлопа. Если им сказать, что вложишь 100 миллионов, а получишь 500 кг какого-нибудь редкого металла с астероида, то человек поймет: «Ага, мне это нужно, это я продам». Так что в будущем есть большой рынок. Сейчас это уже спутники связи. Как только люди увидят конкретную задачу и будет понятен доход, они сразу будут вкладываться.

— Обычные люди не видят до конца, в чем, грубо говоря, польза космоса, кроме вот этой жажды экспансии. Всю мою жизнь совершаются эти полеты. И с точки зрения обывателя, внутри нет грандиозных прорывов. То есть в 87-м году летали, в 97-м, в 2007-м, в 17-м и в 27-м будут летать.

— Космос — это научная лаборатория. Если поначалу мы летали ради прорывов, то сейчас — ради науки фундаментально. Фундаментальный эксперимент может вылиться в новую технологию, а может в научное открытие, когда мы поняли, как работает процесс, но профита с этого не поимели. С другой стороны, если мы не будем это делать, мы не получим новые технологии, как тефлон.

— А тефлон оттуда появился?

— Тефлон — чисто космическая разработка. Лента — космическая разработка, блистер для таблеток — сделано для космонавтов. Куча вещей, просто мы никогда не ставили такую задачу — объяснить налогоплательщикам, куда пошли их деньги. Вот NASA постоянно отчитывается перед налогоплательщиками. Мы, к сожалению, нет. Тот же эксперимент с 3D-биопринтером — о нем очень мало кто знает. Только энтузиасты, которые отслеживают все это дело.

— Верите ли вы в идею, что есть жизнь помимо нас?

— Чисто по-человечески было бы обидно быть одинокими в этой Вселенной. Я верю, что где-нибудь что-нибудь есть.

— Но где-нибудь что-нибудь — это не обязательно человечки, а может быть какая-то бактериальная жизнь?

— Может быть. Более того, проводились эксперименты как раз Роскосмосом, когда наружу станции выносили живые объекты: лишайники, споры грибов, семена, личинка африканского комара, которая славится тем, что кристаллизует свое тело, когда пересекает лужу.

— То есть ей ничего не надо.

— В общем, да. Они просуществовали снаружи станции полгода и 60% этих объектов выжило. А они обладают такой защитой, что перешли в другую форму, но выжили. Та же самая личинка комара, которую положили в воду, через 40 минут поплыла.

— Обратно — в смысле ее вернули оттуда, положили в воду, и она очухалась?

— Да, ожила. И у нас нет данных, что где-то какая-то жизнь есть, но фактически этот эксперимент является доказательством возможности панспермии, что живой объект может запросто перелететь какое-то расстояние по космосу.

О коучинге корпораций, сильных лидерах и отличии России от США

— Я хотела перенести вас на Землю. Интересно, что вы применяете свой опыт и знания в бизнесе. У вас есть сайт, на котором рассказывается, что вы читаете много мотивационных лекций, проводите много тренингов. Я была впечатлена листом ваших клиентов. Там просто вообще все: «Сбер»,  «Северсталь», «Ростелеком», Visa, Unilever и так далее. В какой момент вы поняли, что можно это делать? К вам кто-то пришел, сказал: «Расскажи»?

— Примерно так и получилось. Я ученый, по складу характера мне надо оглядываться назад и смотреть, что получилось, почему, проводить анализ и разбор полета. Поэтому я сам для себя очень любил систематизировать сложности, с которыми мы сталкиваемся, что помогло справиться с этими сложностями, как вообще система работает, как другие экипажи с этим справляются. И как-то меня позвала одна компания, говорят: «Мы…»

— Кто был первым?

— Metro Cash& Carry. «Мы делаем мероприятие в космическом стиле. Нам нужен космонавт, чтобы что-то рассказал». Я говорю: «Ребята, я ничего не знаю в вашем бизнесе, не понимаю, зачем вам это». Они, по-моему, собирали директоров магазинов со всей страны. «Зачем вам это надо, слушать про то, как наши корабли бороздят просторы большого театра?» А там оказались очень грамотные активные HR, говорят: «Смотри, вот команда, стрессовые условия». И тут вдруг я понял по нескольким фразам, что у меня есть что рассказать.

— А первая тема какая была?

— Мотивация и работа в команде. А дальше у HR оказались очень сильные горизонтальные связи, и они начали всем рекомендовать. Все всегда ищут интересных спикеров, преподавателей. «Парень классно говорит, берите». Так я попал в Сколково, начал лекции там читать. Там же я мог слушать и других преподавателей. Набрался опыта, появились новые тематики. Компании приходят со своими запросами, и ты видишь, что, например, два года назад все хотели про лидерство и командообразование. А в этом году топовая тематика — работа в условиях стресса и эмоциональное выгорание. Все об этом говорят, у всех такие проблемы.

— Это очень круто, и хочется воспользоваться возможностью, не будучи корпоративным заказчиком, из вас немножко вынуть полезной информации. Про безопасность, допустим: какие три метода позволяют позаботиться о безопасности базово?

— У нас система достаточно комплексная. Мы говорим не про конкретные инструменты, вроде того, что «взял противогаз и носи всегда его с собой на всякий случай».

— В правом кармане.

— Мы говорим про общую культуру. Один подход называется штатные внештатки. То есть внештатная ситуация, о которой мы подумали заранее. 90% того, что с нами может в жизни случиться, мы можем предсказать. А дальше просто подставляем: мои действия, если рухнет самый главный сервер, через который мы общаемся с клиентом, если доллар улетит в космос, если от меня уйдет жена? Я могу продумать сценарий первичного ответа. И в случае, если ситуация происходит, не возникает страха и паники. Мы об этом подумали заранее, мы к этому морально готовы. Мы не тратим драгоценные секунды, сразу начинаем действовать. Наконец, наши действия более грамотные, потому что в спокойной обстановке с привлечением аналитиков мы продумали предварительный сценарий.

Один из очень важных аспектов — это культура безопасности ошибки. Человек любой ошибается, мы не роботы и должны иметь такое право. Потому что если в системе, в культуре корпоративной, этого нет, если человек понимает, что за ошибку он тут же получит выговор, мат в свой адрес или лишится премии, то зачем ему это? Он начинает скрывать ошибку. Авось пронесет. И это авось потом приводит к трагедиям, к сожалению, периодически с человеческими жертвами.

— То есть нужно создавать в организации культуру безопасности ошибки?

— Она должна быть, потому что каждая ошибка — хорошая возможность убрать уязвимость системы.

— Вы сказали, что 90% того, что с нами может произойти, предсказуемо. Но в теории и Билл Гейтс предупреждал о пандемии, он пять лет что-то говорил…

— Он сказал: «Самая вероятная угроза — пандемия, вирус». Все его подняли на смех…

— А надо было готовиться к производству масок? Это тогда к первому варианту: только находясь внутри катастрофы, начинаешь реагировать на катастрофу адекватно.

— Это можно было продумать, чем на самом деле и занимаются специальные министерства и ведомства: «А что мы будем делать в случае эпидемии, наводнения, войны и так далее?» Они готовят предварительный сценарий ответов. Может, он будет не совсем правильный.

— Плохонький.

— Но хотя бы будет.

— То есть лучше иметь сценарий, чем действовать спонтанно?

— Конечно. И очень многое мы можем продумать. Может, это профессиональная деформация, надо мной даже жена периодически смеется: «У нормального человека есть план А, может быть, план Б. А у тебя, космонавта, есть план А, Б, В и Г». Например, что я буду делать, когда уволюсь из отряда? Я начал об этом думать, еще находясь в отряде, готовясь к первому полету. Я уже получал еще одно образование, думал про запасной аэродром. Это тоже штатная внештатка. Я в любой момент могу быть отчислен и не полечу, а тут я подготовился, постелил соломку. Мне есть чем заниматься.

— Один из ваших тренингов — это формирование команд.

— Космическое образование.

— Да, образование космической команды. Это действительно популярная тема. Все знают, что такое суперрезультат, но как сформировать команду для его достижения, никто не знает.

— Очень важно быть гибким. Я не могу прийти к начальству: «Я не полечу с этими людьми, они какие-то странненькие». Потому что начальник сможет снять только меня, а эти люди в экипаже останутся.

— Не полетишь — и не полетишь.

— Да. Очень важно понимать, что ты каждый раз выстраиваешь работу под то, что тебе досталось, распределяя зоны ответственности, зоны внимания, потому что темп работы у всех разный. Есть командир корабля, есть бортинженер. Но как только я вижу, что у меня бортинженер завален работой, я его тут же разгружаю, беру его функции и передаю либо второму бортинженеру, либо себе, иначе это сказывается на эффективности всей команды.

Важно помнить, что и в победе, и в поражении виновата команда. Никто не будет разбираться, кто конкретно на корабле накосячил. Есть критичная ошибка — экипаж погиб. Поэтому очень важно понимать командную ответственность, должна быть гибкость, должно быть перераспределение ролей, чтобы каждый чувствовал себя комфортно, давал свои сильные стороны. Кто-то более внимательный, кто-то более быстрый, соответственно, более быстрый делает, а более внимательный его контролирует. Ты выстраиваешь работу, добиваясь максимальной эффективности.

— А если человек, например, свою работу делает хорошо, но распространяет сплетни?

— Я от токсичного человека скорее избавлюсь, потому что для меня командный дух и команда важнее. А специалиста либо выращу сам, либо нового найду. Если человек не вписывается и не готов пересмотреть свое поведение, то приходится от него избавляться. Но у космонавтов такого не было замечено. Хотя народ у нас очень сложный. Все — люди, многого добившиеся в жизни, поэтому с ними сложно работать. Но интересно.

— А если взять парочку основных пунктов, как подружить сильных лидеров, находящихся в одной замкнутой команде?

— Стиль управления у всех космических командиров разный. При этом многие космонавты — сильные лидеры по складу. Поэтому очень важно научиться делегировать полномочия, показывать людям, что ты им доверяешь, уважаешь их. Не должен начальник быть самодуром. Если видишь, что человек справляется, скажи: «Отлично, дружище. Я просто забыл об этом направлении, оно за тобой. Будут вопросы — обращайся, если надо помочь». Это, на самом деле, одно из самых важных умений лидера — делегировать полномочия и выращивать вокруг себя как можно больше сильных лидеров. Потому что тогда, во-первых, ты подстраховал себя и можешь заниматься стратегическими вещами. А во-вторых, если тащишь все на себе, в случае внештатной ситуации повышается риск того, что все перестанет нормально работать.

— А как часто вам приходится выступать с такими лекциями?

— Часто. Несколько раз в неделю.

— Если говорить о ваших курсах, то какие самые востребованные?

— Мотивационные.

— Это про цель?

— Про цель, как не сдаваться, да. Моя история, когда у меня не было шансов полететь, но в итоге все получилось. А почему? А как? А что помогло? Людям здорово заходят история, когда она не теоретически придуманная, а жизненно выстрадана. Это основной запрос — поддержать людей, которым тяжело, мотивировать сотрудников на новые свершения и так далее.

— И последнее. Одна вещь, которую вы бы поменяли в России?

— Я бы это назвал готовность к переменам. Мы ужасно консервативны. Мы неохотно меняем место жительства, работу. Не знаю, из-за чего. Из-за того, что мы такие северные медведи, или из-за того, что боимся, что от добра добра не ищут. Когда смотришь на американцев, поражаешься их легкости. Вот он запросто взял и переехал в другой штат. Взял жену, детей и так далее. Наш бы уже давно был в панике. Американец — нет. Этот дом продал, тот купил в кредит, а заодно сменил экономику на океанологию. У меня реально есть такой знакомый. В 42 года полностью сменил вектор, записался на судно и ушел в океан. Вот такие они легкие. Где-то этому даже завидуешь.