Нужен ли забастовке спусковой крючок? Рациональность протеста в художественных произведениях

Действия бастующих невозможно объяснить исключительно экономической логикой — зачастую речь идет об иррациональных мотивах, как, например, задетая гордость. Что могло стать последней каплей, переполнившей чашу терпения рабочих, продолжает рассказывать управляющая фондом акций и партнер Movchan’s Group Елена Чиркова.

Обычно к забастовке подводит множество причин, включая ухудшающиеся условия работы (о них мы подробнее рассказывали в предыдущей статье), но всегда есть триггер. Как говорит о начале забастовки один из героев «Короля-угля», «это придет неожиданно, как взрыв в шахте». В «И проиграли бой» Стейнбека сборщики яблок поднимаются на борьбу, когда один престарелый работник падает с гнилой лестницы и получает переломы.

В «Короле-угле» никакая техника безопасности не соблюдается, отсюда множество смертей. И крупно недоплачивают. Правда, делается это не через урезание тарифа, а через обвес при сдаче угля, при этом своего контролера на весы рабочим поставить не дают. Политических прав они также фактически лишены: результаты голосования подтасовываются. Однако забастовка начинает назревать лишь после того, как руководство шахты после аварии попросту ее закрывает и ничего не делает для спасения застрявших там рабочих, которых еще можно спасти: спасательные работы могут повредить оборудование, а оно важнее, чем жизни. Когда через несколько дней под давлением владельца шахты рабочих все же начинают спасать, трупов очень много. Опытные забастовщики с другой шахты настроены скептически: их опыт говорит о том, что даже взрыв на шахте не ведет к успеху забастовки. Правда, такой пассивности есть объяснение. На работу не берут тех, кто замечен в политической активности в других местах, и наоборот — на шахту в охотку нанимают самых бесправных — иностранцев без знания языка и знакомых в стране. Учет иммигрантов таков, что можно даже подтасовывать статистику по смертности — никто не заметит.

В «Угрюм-реке» недовольство рабочих выплескивается во весь рост примерно при тех же обстоятельствах, при которых поднимается восстание на броненосце «Потемкин» — когда в казенную лавку завозят тухлую вонючую солонину, от запаха которой мутит, возможно, даже падаль. Все по-настоящему начинается, когда в лавку приходит один из рабочих, который послал за мясом сына. Он вываливает из мешка ослизлую солонину с «неудобосказуемым органом жеребенка».

Почему же срабатывает триггер? Да потому что недовольство копилось, но было скрыто. А скрыто оно бывает потому, что люди боятся преследований и стараются открыто не выказывать своих реальных настроений, но начинают бояться их меньше, когда понимают, что на борьбу поднимутся все. По той же причине революции и радикальные выступления часто оказываются внезапными. К таковым можно отнести Октябрьскую революцию в Российской империи 1917 года, которую не предвидел даже ее организатор — Ленин (читаем письма императрицы Александры Федоровны супругу и самого Ленина соответствующего периода), студенческие выступления во Франции 1968 года (читаем роман Робера Мерля «За стеклом»), свержение шаха в Иране 1979 года (читаем «Шахиншах» Рышарда Капущински), распад Восточного блока и падение Берлинской стены (слушаем последнюю лекцию курса на радио «Арзамас» «Берлинская стена. От строительства до падения»).

Внезапность протестов и беспорядков объясняет Марк Грановеттер в статье «Модели перелома в коллективном поведении» (1978), где приводит в качестве примера ситуации, когда человек поступает так или иначе в зависимости от того, что делают другие. Так он принимает решение участвовать или не участвовать в восстании или забастовке, ведь чем больше участников, тем меньше риск. К революциям эту теорию применил Тимур Куран в книге «Искры и пожары в прериях: теория непредсказуемой политической революции» («Sparks and Prairie Fires: A Theory of Unanticipated Political Revolution») 1989 года. Куран полагает, что у человека, принимающего решение о поддержке режима, амбивалентные мотивы. Он хочет действовать в соответствии со своими убеждениями, то есть «жить по совести», но боится репрессий со стороны действующего режима. В какой-то момент, когда в борьбу уже вовлечено достаточное количество людей, желание «жить по совести» перевешивает и человек присоединяется к несогласным. Поскольку существующий режим не может наблюдать истинные предпочтения людей, революция становится неожиданностью.

Рациональны ли забастовки?

Ранние экономические теории считали забастовки иррациональными, и логика под этим соображением была такая: в ходе забастовки происходит потеря благосостояния, а соответственно, рабочим и собственникам заводов и фабрик было бы выгодно договориться без перехода к крайним мерам. Когда читаешь некоторые художественные произведения, кажется, что так оно и есть.

Например, совершенно иррациональной кажется забастовка героев романа Джека Лондона «Лунная долина», действие которого происходит в Сан-Франциско в начале XX века – роман был опубликован в 1913-м. Его главный герой — возчик Билл Робертс. Он правит лошадьми. Возчикам вдруг понижают зарплату на 10%. Причины в романе не названы, но намеки есть. Понижение могло быть связано с постепенным распространением автомобилей и снижением спроса на лошадей. Легковые машины начинают продавать рядовому потребителю с 1905 года. И в романе имеются все признаки нарастающего автомобильного потока на дорогах. Если в начале герой и его девушка, а впоследствии жена, отправляясь на прогулку, автомобилей не встречают, то потом они попадаются на дорогах все чаще и чаще, а ближе к концу текста упоминается, что растет спрос на лошадей, которые их не боятся. Возчики хотят вернуть себе «законные» 10% и ввязываются в забастовку. Но посчитаем: если они будут бастовать месяц, то потом следующие десять будут нагонять потерянное, если забастовка продлится два месяца — то ее окупаемость составит 20 месяцев, три — 30 и т.д., а если она провалится, то окупаемости не будет вовсе, возникнут чистые потери. Какова вероятность, что забастовка окажется выгодной? На мой взгляд, она крайне низка.

Забастовки не объясняются исключительно экономической логикой. Элвин Гулднер, автор исследования «Стихийные забастовки» («Wildcat Strikes»), отмечает, что забастовки могут быть как хладнокровными действиями, следствием расчета, так и иррациональным эмоциональным взрывом, позволяющим рабочим выпустить пар и снять груз с души. Но, как заметил итальянский марксист XX века Антонио Грамши, «чистая спонтанность не существует». Она накладывается на давно копящееся недовольство.

В «Лунной долине» дело не только в экономических требованиях, но и уязвленной гордости, а это уже иррациональный мотив. Озлобленность на хозяина из-за несправедливости застилает глаза, и просчет возможных исходов попросту не ведется. Жена Билла подмечает, что совершившиеся в нем перемены были глубоки, у него были «глаза человека, у которого на уме только насилие и ненависть, который всюду видит одно дурное и служит злу, царящему везде и во всем». Он «бормотал что-то о динамите, саботаже и революции».

Похоже, что экономически бессмысленна и забастовка углекопов в романе «Жерминаль». Они работают бригадами и получают сдельно за каждую вагонетку. При этом в обязанности входит и установка крепежа, чтобы не произошло обвала. Крепеж ставится через пень-колоду, ведь за него не платят, а что до жизней — авось пронесет. После несчастного случая, повлекшего одну смерть под завалом и одно увечье, компания решает платить по-другому: отдельно оплачивать крепеж, но снизить плату за груженую вагонетку. Рабочие вычисляют, что это косвенное понижение зарплаты, и выходят на забастовку. Они требуют сохранения старой системы начисления и повышения платы за вагонетку на 10%. Их аргумент: если бы платили лучше, то они бы и крепеж ставили нормальный, потому что им хватало бы на жизнь. Но вместо того, чтобы выиграть чуть-чуть, рабочие проигрывают все. Семья горняка Маэ, находящаяся в центре повествования, чтобы продержаться, как и другие семьи, сначала постепенно распродает все, включая и так немногочисленную мебель, постельное белье, подушки, перины и посуду — в доме не остается даже ржавой кастрюли. Потом влезают в долги в лавке, а потом и в долг никто не дает.

Действия хозяев и руководства шахты, подстегивающих забастовку, при этом предельно рациональны. Рабочие начинают готовиться к протестам загодя. Они создают рабочую кассу взаимопомощи, куда делают небольшие отчисления. Кубышку планируют раскупорить во время забастовки. Руководство шахты догадывается о смысле кассы и провоцирует рабочих выступить раньше: «забастовка опустошит и уничтожит кассу, так как денег в ней совсем мало». А кроме того, момент для забастовки очень удачный с точки зрения владельцев бизнеса: в стране экономический кризис, «вот уже два месяца уголь лежит нетронутым на складах», но компания не решается сама остановить производство, она мечтает о забастовке: «это смирит углекопов, и они пойдут на меньшую плату». Именно цели спровоцировать забастовку и служит переход на новые тарифы, которые не устраивают рабочих.

Опытные промышленники легко переигрывают работяг: когда распроданы последние вещи, рабочие возвращаются, а зачинщики, поняв, что «ловить» больше нечего, уезжают в Париж делать революцию дальше.

Чуть более обоснованной выглядит забастовка у Стейнбека в «И проиграли бой». Сборщики яблок рассчитывают, что бастовать долго не придется, их моментально вернут обратно, ведь иначе яблоки сгниют. Кроме того, после сбора яблок они перемещаются на другую сезонную работу — сбор хлопка. Владельцы хлопковых плантаций прознают, что понизить зарплату не получится, поэтому будут платить больше. Выигрыш двойной. Но и здесь забастовщики просчитались: им быстро нашли замену.

Более поздние научные теории стали объяснять возникновение забастовок асимметрией информации между владельцами бизнеса и рабочими. Забастовка тем вероятнее, чем больше разрыв между ожиданиями рабочих и способностью предпринимателей платить им, поэтому для предотвращения забастовок владельцам бизнеса необходимо формировать правильные ожидания.

Изумительный пример точного «попадания» в теорию (а может быть, это теория «попадает» в практику) находим в романе Элизабет Гаскелл «Мэри Бартон». Действие книги происходит в Манчестере в 1839–1841 годах. Свирепствует экономический кризис. Владельцы фабрик увольняют рабочих, а оставшимся понижают зарплату. И вдруг город получает очень большой заказ «на грубые ткани». Промышленники стараются выполнить его как можно быстрее и дешевле, потому что, по их данным, вторая половина размещена у европейского конкурента. Англичанам конкурировать трудно, так как в стране действует «налог на здания и оборудование» — сейчас он называется налогом на имущество — а в европейском промышленном городе такового нет, и поэтому они предлагают рабочим низкие ставки. Все в одной лодке, и рабочие в конечном итоге должны выиграть. Но они возмущены: такой большой заказ, а все равно работать даром. Значит, хозяева хотят воспользоваться тем, что рабочие голодают, но лучше мы умрем с голоду, чем согласимся на такие условия — размышляют рабочие. Здесь бы владельцам фабрик и объяснить рабочим их экономическую логику: возможно, они выиграют конкурентную борьбу и смогут платить больше. Но предприниматели на это не идут по банальной причине: хозяева они, и им не пристало объяснять что-либо рабочим, они вправе назначать любую цену за труд, тем более что в стране кризис и много безработных. В итоге начинается серьезная забастовка. Как выразился выдающийся британский экономист XX века Джон Хикс, «большинство забастовок — это результат провалившихся переговоров» (сравните с «война — это продолжение политики другими средствами» Клаузевица).

В следующей части обсудим, кого легче всего поднять на борьбу и чем заканчиваются забастовки.

Эта статья — четвертая из цикла «Экономика и финансы в художественной литературе». В первом материале речь шла о финансовых репрессиях — способе сокращения госдолга за счет граждан, во втором — о финансовой подоплеке мотива «право имею» в романе Достоевского «Преступление и наказание».