Забастовки в мировой художественной литературе. Чем были недовольны рабочие в «Жерминале» Золя и других произведениях
Забастовки представляются чуть ли не вечным экономическим явлением. Со временем их число не убывает, меняются только формы протеста и реакция компаний и властей на них. О том, что мы знаем об истории забастовок из художественной литературы, в нескольких статьях рассказывает управляющая фондом акций и партнер Movchan’s Group Елена Чиркова.
Сейчас, в ковидное время, когда из-за резкого увеличения денег в экономиках, выросли цены почти на все, бастовали и бастуют, требуя где более серьезных мер защиты от ковида и улучшения условий труда, а где — повышения зарплаты.
Например, в забастовке на производящих хлопья фабриках Kellogg в США в конце 2021 года участвовали 1400 человек, требуя пересмотра зарплаты и неденежных «плюшек». Пара забастовок в 2021 году случилась в Amazon: в марте бастовало ее итальянское подразделение, в декабре, в самый пик рождественской активности, — сотрудники компании в Чикаго; что касается угроз забастовок в компании, то они прозвучали во многих европейских странах и регионах США. Те теории забастовок, которые предсказывали их исчезновение в качестве инструмента достижения коллективных договоренностей по мере «взросления рабочих», явно оказались не верны.
В этой статье мы взглянем на историю забастовок и ее отражение в художественной литературе, затронув такие темы, как техники обмана рабочих и причины их недовольства, требования рабочих, наличие политической повестки, состав участников забастовок, роль их организаторов, рациональность протеста, его триггеры, причины перерастания мирных акций в насильственные действия и способы подавления забастовок. Статья будет публиковаться в трех частях.
Краткая история забастовок
Считается, что первая забастовка случилась еще в Древнем Египте — в 1159 году до нашей эры, во времена фараона Рамзеса III, из-за длительной неоплаты работы забастовали строители гробниц и художники, их расписывавшие. И первое отражение забастовка нашла в древней литературе, правда, она была особенной: комедия Аристофана «Лисистрата» (411 г. до н.э.) рассказывает о сексуальной забастовке женщин греческих полисов, выступающих за прекращение войны Афин со Спартой.
В более поздние времена забастовки начинают возникать с развитием мануфактурного производства. Первые относятся к XVI веку. Наиболее известными ранними являются забастовка рабочих на суконной фабрике около Руана в 1697 году, в которой участвовало 4000 человек, забастовка французских ткачей 1715 года, забастовка рабочих механической лесопилки близ Лондона в 1769 году, в ходе которой лесопилка была разрушена.
Массовыми забастовки становятся с развитием индустриального производства. В 1811 году в Англии возникает движение луддитов — разрушителей машин. Луддиты ломали шерстяные и хлопкообрабатывающие фабрики. При их подавлении дошло до вооруженных столкновений. Главными очагами восстаний были графство Ноттингемшир в 1811 году, за которым последовали восстания в Ланкашире в 1812-м, где у фабрики Бартонов и фабрики Вестоутон имели место напряженные бои между луддитами и войсками. Индустриальный саботаж был объявлен преступлением, наказуемым смертной казнью, и уже в 1813 году последовали первые казни. Множество людей было отправлено в Австралию.
В 1812-м имела место крупнейшая, 40-тысячная, забастовка ткачей в Глазго, которая повторилась через 10 лет. После того как в апреле 1842 года парламент Англии отклонил петицию чартистов (если коротко — сторонников всеобщего избирательного права), забастовка началась на угольных шахтах Стаффордшира и вскоре распространилась по Англии, затронув фабрики и мельницы в Ланкашире и угольные шахты Уэльса и Корнуолла. На пике бастовала примерно половина тогдашних промышленных рабочих — более 500 000 человек.
В 1826 году из-за выдачи заработка товарами, а не деньгами случилась первая забастовка в Германии, в городе Золингене, она сопровождалась поломкой станков. В 1828 году из-за понижения заработной платы бастовали ткачи шелка в Крефельде. В 1830-м рабочие в Аахене и Эйпене во время забастовок, случившихся из-за выдачи зарплаты товарами и произвольных вычетов, разрушали магазины и фабрики. В 1844 году произошла массовая стачка на ситценабивных фабриках Берлина.
В 1840-е Карл Маркс и Фридрих Энгельс полагают, что «по Европе бродит призрак коммунизма», они пишут в «Манифесте коммунистической партии» (1848) о том, что рабочие, которые в результате машинизации производства стали придатком машин, сместят эксплуатирующую их буржуазию и захватят власть.
Классический и современный луддизм в литературе и кино
На фоне подавления активности луддитов происходит действие романа «Шерли» (1849) Шарлотты Бронте, автор которого была из Йоркшира, с севера Англии, в свое время охваченного движением луддитов. В маленький городок приезжает предприниматель Роберт Мур. Он пытается восстановить старую суконную фабрику, которой когда-то владела его семья, но теперь ее приходится брать в аренду. Он модернизирует производство в меру своих средств. Рабочих оставляют без работы не только современные машины, но и морская блокада страны армией Наполеона, ведущая к приостановке торговли с континентом.
Рабочие ненавидят Мура: они не понимают ни того, что технический прогресс не остановить, ни того, что огромное влияние на ситуацию оказывают внешние факторы, не подвластные Муру. Оборудование пытаются ломать. Делегация ткачей просит Мура не увольнять рабочих, но он пойти на это не может: его товар станет неконкурентоспособен. (Этот мотив прозвучит и в романе английской писательницы XIX века Элизабет Гаскелл «Мэри Бартон», о котором речь ниже.) Мур способствует аресту главы делегатов, участвовавшего в нападении на фургон с новым оборудованием, зачинщики бунта идут под суд, и их приговаривают к каторге. Главная героиня романа Шерли создает фонд помощи голодающим семьям. Это успокаивает протестующих, но ненадолго. Рабочие вооружаются и пытаются захватить фабрику, но отпор Мура заставляет их отступить. Зачинщиков мятежа судят. Кончается роман не только любовным, но и экономическим хеппи-эндом: блокаду снимают, торговля возрождается, новой фабрике быть, а Мур избегает банкротства.
Со временем луддизм трансформируется. Например, в эпоху конвейерного производства он выражается в том, что рабочие пытаются останавливать конвейер, чтобы отдохнуть. В романе Артура Хейли «Колеса» (1971) герой кидает в него болт, но ремонтная бригада реагирует моментально, и лента снова ползет уже через четыре минуты: передышка совсем небольшая, а риск быть уволенным высок.
Особо садистским луддизмом можно назвать разрушение не машин, а самого рабочего, вплоть до его убийства. Лев Троцкий в книге «Преданная революция» (1936) пишет о том, что советские рабочие в основной массе своей враждебно встретили стахановское движение, излюбленным средством борьбы со стахановцами стали «аварии и поломки механизмов», причем рабочие обвинялись даже в убийствах стахановцев. Причина агрессии по отношению к сильно перевыполнявшим план, конечно, в том, что в результате их активности нормы выработки повышали всем.
На мой взгляд, лучшее отражение протест против стахановцев нашел в кино — в шедевре Анджея Вайды «Человек из мрамора» (1977). Каменщик Матеуш Биркут укладывает какие-то баснословные тысячи кирпичей за смену. Когда он приезжает с «мастер-классом» на одну стройку, ему в руки попадает раскаленный кирпич (а камера берет крупным планом пышущую пламенем переносную печку). После ожога кистей обеих рук — почему «человек из мрамора» был без рукавиц, непонятно — герой уже никогда не сможет работать каменщиком, и он начинает строить другую, партийную карьеру, для успеха которой оказывается слишком честен.
Чем обычно недовольны рабочие? Как их обманывали?
Конечно, в первую очередь рабочие недовольны оплатой труда. Самый простой трюк — платить меньше обещанного. Этим промышляют владельцы яблочных плантаций в романе Джона Стейнбека «И проиграли бой» (1936), где бастуют сборщики яблок. Их набирали через рекрутеров на биржах труда в крупных городах, которые обещали конкретную сдельную оплату, а когда работники были доставлены к месту сбора, она оказалась ниже. Ехать обратно далеко, да и за свой счет, а денег нет.
Второй распространенный прием — разнообразные вычеты за нарушения дисциплины или техники безопасности и тому подобные. Устанавливаются они часто произвольно, и рабочие не способны проверить расчет. Применять вычеты — это на самом деле платить, сколько захочется администрации. Многочисленные штрафы, суть которых никто не понимает, получают рабочие на ткацкой фабрике в небольшом городке под Манчестером в романе английского писателя и будущего (на момент публикации романа) премьер-министра Бенджамина Дизраэли «Сибилла» (1845), действие которого происходит в 1839-м. В «Жерминале» — романе Эмиля Золя о забастовке углекопов (1885) — рабочих штрафуют за плохо установленные крепления в шахте. Один «попадает» на 20 франков, а это зарплата за четыре дня.
Третий прием — на засчитывать часть рабочего времени вовсе. В «Сибилле» рабочих заставляют чистить станки во время обеденного перерыва, то есть за счет их свободного времени, и тем самым рабочий день удлиняется. (Стахановцы ставили рекорды в том числе и за счет подготовки к работе в нерабочее время, так что прием живуч.)
Четвертый — выдача зарплаты натурой или талонами, которые можно отоварить только в местной лавке, контролируемой администрацией фабрики или шахты, где цены завышены. Рабочих обычно уверяют, что фабрикант держит лавку для их удобства и чтобы оградить их от барыги-лавочника. На самом деле цены в фабричном магазины выше, чем на свободном рынке.
Так обманывают рабочих в «Сибилле». В «казенной лавке», где принимают выданные рабочим талоны, цены выше радикально. Денег совсем нет, и один работяга пытается рассчитаться с врачом сыром, который он может взять по талону в такой лавке. Сыр обойдется в 10 пенсов за фунт, а врач спокойно покупает его за деньги по шесть. Гораздо дороже и хуже качеством — жирнее — в казенных магазинах и грудинка, но отоварить талон грудинкой — еще ничего. Вместо зарплаты могут дать и «какое-то ненужное барахло», например, две жилетки, «а что делать рудокопу с жилетками?» (ответ в тексте таков: заложить за шесть пенсов, то есть по цене фунта грудинки). Как указывает Фридрих Энгельс в работе «Положение рабочего класса в Англии» (1844–1845), выдача зарплаты талонами была запрещена в Англии законодательно в 1831 году, но закон повсеместно нарушался.
Хотя это законодательно запрещено, талонами выдают зарплату углекопам и в романе американского писателя Эптона Синклера «Король-уголь» (1917), действие которого происходит в США. «Отмазка» руководства шахты — талоны дают, только когда рабочие просят деньги вперед, потому как вперед давать не обязаны (а вперед просят всегда).
Наконец, очень часто рабочие вынуждены или их принудительно заставляют снимать жилье рядом с местом работы. В «Сибилле» снимать комнаты в определенных домах заставляют даже тех, кто в жилье совсем не нуждается: один из героев живет с отцом, но избежать вычета из зарплаты арендной платы все равно не может. В «Короле-угле» рабочим приходится селиться в клоповниках близ шахты, где цены на постой завышены. Из ближайшего поселка до шахты просто не дойти.
Лучше обстоит дело в «Жерминале». Действие романа происходит в 1866–1869 годах на севере Франции: ближайший к поселку горняков город — Лилль у бельгийской границы. Угольная компания предоставляет работникам шахты бесплатный уголь для отопления и селит их в домах собственной постройки с небольшими участками под сад-огород. Рабочие не только выращивают овощи, что помогает прокормиться, но и держат кроликов, так что по праздникам и у них на столе мясо. По всей видимости, рудокопам дают, как мы сказали бы сейчас, социальное, то есть сильно субсидируемое жилье: собственники и руководство шахты упоминают 2-процентную рентабельность его строительства, а во-вторых, цена его действительно очень низкая, о чем можно судить по сравнению с зарплатами. Одной семье из девяти человек дом обходится в шесть франков в месяц, тогда как низкоквалифицированный рабочий получает два в день. Иными словами, аренда дома на девятерых стоит примерно трехдневную зарплату неопытного рабочего. С другой стороны, может, компании дешевое жилье с участками выгодно: можно платить меньше, раз у рабочего есть возможность сэкономить на покупке продуктов, занимаясь собственным огородом. А кроме того, аренда не предполагает выкупа, и семья может лишиться крыши над головой, если углекопы надумают бастовать.
В этой связи отдельно хочется обсудить роман Максима Горького «Мать» (1906). В нем вообще не идет речь о притеснениях рабочих. Читатель узнает только, что работа у них тяжелая и поэтому почти все пьют. Семьи содержатся алкашами, которые по идее должны получать меньше, чем трезвый рабочий, но на съем жилья им хватает, жена главы дома не работает, дети идут на производство довольно поздно, а не как в «Жерминали» — ее герои с 10–12 лет работают откатчиками вагонеток в шахте. Когда у Павла Власова — сына главной героини романа — болит голова, он в свою смену просто не выходит. Такое поведение было бы немыслимым для любого героя западного романа: в «Жерминали», например, даже старый шахтер с больными ногами, отработавший на шахте 40 лет, каждый день спускается в шахту во избежание досрочного увольнения с пониженной пенсией, но его все равно увольняют. Еду герои покупают в частных лавках, на территорию фабрики с горячими обедами пропускают всех подряд, то есть конкуренция поставщиков еды дозволяется.
В романе «Мать» рабочие начинают роптать, когда у них вычитают копейку с рубля для осушения болот возле фабрики и они вспоминают, что в прошлом году вычитали на постройку бани, собрали 3800 рублей, но баню так и не построили. Но забастовки не случается. Может, потому что зачинщиков смуты — 49 человек — арестовывают, а может, потому что не из-за копейки же бастовать. Пожалуй, у Горького рабочие живут лучше всех по сравнению другими литературными героями обсуждаемых нами произведений.
Но так ли это было в реальности? Или Горький плохо проработал тему? Только у него у рабочих нет никаких экономических требований, чего просто не могло быть в настоящей жизни. Они не требуют построить баню, что было бы логично, а сразу переходят к лозунгу «Долой самодержавие!». Не будет царя — сразу заживем. В «Жерминале», напротив, углекопы сначала чураются радикальных идей: «Кто поверит, что можно одним махом переделать мир, посадить рабочих на место хозяев и разделить деньги поровну, как делят яблоко. Когда не хочешь расшибить себе нос, то самое разумное — …пользоваться всяким случаем для того, чтобы улучшить долю рабочего люда», — рассуждает Этьен, один из организаторов протеста в унисон с многими его участниками. У Дизраэли в «Сибилле» рабочие хоть и выдвигают политические требования, нет никакого «Долой королеву», правда, времена другие.
Гораздо реалистичнее, чем Горьким, описаны протесты рабочих в романе В.Я. Шишкова «Угрюм-река». Несмотря на то что прототипом главного героя является золотопромышленник Косьма Матонин, забастовка на приисках которого случилась в 1871 году, в части описания протестов рабочих автор использует события на приисках «Лензолота» 1912 года. Рабочий день длится 11 часов. Работа идет в мокрых шахтах, зимой температура там 2–3 градуса. До бараков, где живут рабочие, несколько верст (верста чуть больше километра). Зимой нужно либо пробежать это расстояние, либо заплатить за подводу, иначе, будучи «совершенно мокрым», замерзнешь. Но и в бараке невозможно согреться — в сильный холод мокрые сапоги примерзают к полу, а утепляют плохо проконопаченный барак, наваливая снега по окна. Спят вповалку вместе с детьми, часто на полу. Простуда и другие болезни «не выводятся», и «смерть валит рабочих без всякого стыда».
Зарплату выдают купонами. Иногда и деньгами, но тогда гоняют от прииска независимых частных торговцев: возы с товарами опрокидываются, торгашей выгоняют «за черты предприятий», применяя нагайки. Этим занимаются урядники, получающие от владельцев прииска «наградные». А в казенной лавке капуста тухлая, хлеб «с сором, с сучками», в нем то попадется дохлая мышь, то конский кал.
Политических требований у рабочих нет. Они требуют повышения заработной платы, сокращения рабочего дня, строгого соблюдения дней отдыха, доброкачественных продуктов, улучшения квартирной и медицинской помощи, вежливого обращения, выдачи жалованья деньгами и закрытия пивных. Ничего из этого они не получают, и забастовка начинается.
О том, что явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения, мы поговорим в следующей части, а заодно обсудим, только ли экономический рационализм стоит за забастовками.
Эта статья — третья из цикла «Экономика и финансы в художественной литературе». В первом материале речь шла о финансовых репрессиях — способе сокращения госдолга за счет граждан, во втором — о финансовой подоплеке мотива «право имею» в романе Достоевского «Преступление и наказание».