Как выходец из России создал приложение для 600 млн пользователей, борясь за свободу в интернете
О Дэвиде Городянском пишет вся мировая пресса. Его называют одним из самых многообещающих CEO мира. Только вдумайтесь: приложением, которое он создал, пользуются 600 млн человек во всем мире, более чем в 200 странах. В начале сентября компания Городянского AnchorFree заключила крупнейшую сделку в своей истории, получив в рамках нового раунда финансирования $295 млн. Всего же удалось привлечь от инвесторов $358 млн, и это больше, чем у кого-либо из конкурентов. Дэвид борется за свободу в интернете и независимость частной жизни. Он предоставляет доступ к таким заблокированным ресурсам, как, например, Telegram. А родился Дэвид, а на самом деле Дмитрий, в Москве, и только теперь он живет в Пало-Альто. Но в России о нем почти ничего не рассказывают. Но мы это исправим. И все вам покажем.
Справка. Дэвид Городянский родился в Москве. Когда Дэвиду было девять лет, его родители эмигрировали в США, поселившись в городе Пало-Альто в Калифорнии. В 20 лет начал заниматься предпринимательством. В 2005 году вместе с Евгением Малобродским основал компанию AnchorFree. Компания AnchorFree создала бесплатную программу Hotspot Shield, обеспечивающую безопасную передачу данных, защищенную от прослушивания. Сейчас Hotspot Shield входит в 50 самых популярных приложений в App Store, этой программой пользуется более 600 млн пользователей по всему миру.
«Я не хочу тратить молодость на ерунду»
— 24-летний парень едет на старенькой машинке, в руках у него чек на $6 млн, которые он добыл, чтобы профинансировать свою компанию. Расскажи эту историю. Как удалось поднять [компанию], что это было?
— На самом деле мне было 23 года. Мы начали нашу компанию AnchorFree, и была такая идея: мы хотели создать что-то, что повлияет на миллиард людей. Мы не знали, как это будем делать, понятия не имели. Мы были студенты, которые постоянно работали из разных кафе, пользовались вайфаем, понимали, что вайфай незащищенный. Мы хотели сделать вайфай защищенным и бесплатным.
Сейчас вайфай бесплатный везде. Тогда, в 2005–2006 году, вайфай был практически везде платный. Денег у нас не было, мы на кредитную карточку купили кучу вайфай-антенн, договорились с кучей ресторанов, разными бизнесами в Пало-Альто, в Сан-Франциско поставить антенны на их крыши и сделать бесплатный вайфай.
Потом мы поняли: чтобы развивать [бизнес] дальше, нужно финансирование. Мы разработали приложение Hotspot Shield, и оно стало достаточно популярным. Мы подумали, что нам строить эти сети вайфай не очень нужно, не очень scalable, мы просто сфокусировались на приложении и просто пошли общаться с разными инвесторами.
23 года нам было, мы понятия не имели, что делаем. Инвесторы, которые в нас поверили вначале, были Эстер Дайсон, которая в совете директоров «Яндекса», и Берт Робертс, который бывший CEO MCI, был в совете директоров Telephonica и других компаниях.
— Ты говоришь «мы». Кто эти мы?
— Я и мой co-founder Женя.
— Извини, конечно, но не всякому человеку приходит в голову мысль осчастливить миллиард человек.
— Я родился в Москве, рос в Москве. Мы переехали сюда в Калифорнию, когда мне было девять лет, но я каждый год возвращался в Москву к бабушке. У меня бабушка была принципиальная, идейная. И когда дедушка был жив (он ветеран войны), постоянно было такое чувство, что надо делать что-то важное для мира, что не надо тратить время на ерунду. Потом я в институте познакомился с Мухаммадом Юнусом, который получил Нобелевскую премию в 2006 году за то, что он 100 млн людей вывел из-за черты бедности.
И разные люди — бабушка, дедушка, Мухаммад Юнус — сформировали во мне идею, что я хочу тратить молодость не на ерунду, а хочу делать то, что масштабно, что важно. И до сих пор, когда я встречаю молодых предпринимателей, мой первый вопрос, когда они рассказывают про свой бизнес-план: «Зачем вы это делаете?»
И если ответ такой: «[мы делаем,] что реально важно для мира, что может решить проблему миллиардов людей», — то это круто. И, может, получится, может, не получится, но, по крайней мере, понятно зачем. [А бывает, что] ты смотришь и думаешь: этот человек потратит 5–10 лет своей жизни (скорее, 10 или больше) на то, что не важно ни для кого. А шансы успеха такие же, как если бы он делал то, что реально важно.
— Но давай переместимся назад на 15 лет, к машине, в которой ты ехал. То есть вы начали на свои деньги делать вышки для вайфая.
— Мы разработали сначала Hotspot Shield как приложение, чтобы защищать наши вайфай-сети. Мы поняли: зачем самим ставить вайфай-точки, если мы можем защищать вайфай-точки? И это будет гораздо более масштабно и более полезно. С этой идеей мы начали ходить по инвесторам. Мы ходили в венчурные фонды, они говорили: ребята, у вас ничего нет, только идея. Эстер Дайсон и Берт Робертс согласились.
— Как ты познакомился с Эстер?
— Через Берта, а с ним я познакомился тоже через знакомых. Он был как бы первым инвестором, прилетел к нам на своем частном самолете. У нас тогда был офис, может, ты читала, Forbes, кажется, писал. Мы сами там покрасили стены…
— В желтый цвет...
— Да, в желтый цвет. [У нас] был волк. Был один сотрудник, у него был настоящий волк, не собака. Вот такого размера (показывает). Серый.
— Дома у него жил?
— Дома, но приходил к нам, бегал по офису. Он был достаточно страшный, но на самом деле добрый... И вот прилетает Берт, у его компании капитализация $25 млрд, 80 тысяч сотрудников. [Прилетает] на своем частном самолете, встречается с нами, в нашем сарае, который мы покрасили, с волком. Я нервничал, что он испугается, не проинвестирует. Но мы ему понравились, он инвестировал. Прошло много лет, мы до сих пор близкие друзья и с ним, и с Эстер. Мы получили тогда $6 млн от них и от их знакомых. У меня тогда была очень старая машина — Pontiac (когда шел дождь, у меня крыша протекала). Я ехал от юристов с чеком на $6 млн в Silicon Valley Bank, чтобы этот чек положить. Шел дождь, на меня капало через крышу, и я думал, как бы эти $6 млн не промочить. То есть как бы чек не промок. Такая классная история.
— На самом деле история, романтизирующая Кремниевую долину и все, что связано с предпринимательством, потому что штука-то получилась.
— Да, да. На самом деле я думаю, что многие люди романтизируют предпринимательство. Люди думают: о, круто, чуваки сделали YouTube, продали за полтора миллиарда за два года, замечательно, я тоже могу. Они не понимают, что это такое. На самом деле это очень трудно: из ничего ты должен сделать что-то. Кому-то просто везет, но таких меньше 1%. Большинство — это очень много трудной работы, и ты должен настолько верить, что всю свою остальную жизнь ты должен поставить как бы на задний план.
— А у вас что отваливалось? Вы получили $6 млн и что начали делать?
— Мы получили $6 млн, сделали приложение, стали нанимать людей, сделали кучу ошибок.
Как ненароком помочь «арабской весне»
— Получив эти $6 млн и разрабатывая защиту для вайфая, мы понимали, что это не та идея, которая решит проблему миллиарда людей.
— Почему?
— Потому что наши пользователи были в основном студентами в Калифорнии, которые в институте хотели защитить свой вайфай.
— От кого они хотели защитить? Кому они были нужны?
— В принципе. В данный момент 11 млн американцев в год теряют свои личные данные из-за вайфай-хакинга. Как это работает? Ты приходишь в Starbucks или в аэропорт, а там на сети сидит какой-то хакер, который притворяется, что он San Francisco aeroport Wi-Fi. Или там Starbucks [Wi-Fi]. Ты думаешь, что подсоединилась к сети Starbucks или аэропорта, а на самом деле ты подсоединилась к его компьютеру и он видит все, что ты делаешь, пароли твои. Если ты используешь Hotspot Shield, то, естественно, это все шифруется. И он не видит ничего.
— А как я могу понять, что я подключилась не к San Francisco Wi-Fi?
— Никак не можешь. Если ты будешь пользоваться Hotspot Shield, тебе это будет неважно.
Как-то вечером мы ушли из офиса домой. На тот момент наши пользователи были в основном здесь в Америке. А утром пришли и увидели у нас на серверах миллион новых пользователей из Египта. Мы не понимали, откуда они взялись и что это вообще. Оказалось, что Египет заблокировал доступ к социальным сетям, к Facebook и другим. И пользователи в Египте поняли сами, без нас, что они могут использовать наше приложение для свободного доступа к Facebook, к Twitter и так далее.
Мы на это посмотрели и подумали: «О! Это очень круто. Мы можем людям давать не только защищенный доступ, но можем давать и свободу доступа». Мы подумали, что это та миллиардная идея, которая нужна. И за последние, наверное, 10 лет в каждое событие, где информация блокировалась, или какие-то были уязвимости в безопасности, или события, связанные с анонимностью, приватностью пользователей (данные пользователей собирались компаниями или кем-то еще), у нас был скачок пользователей. Когда в Турции был переворот недавно, два миллиона скачали наше приложение за первые два часа. Просто потому, что Twitter и YouTube заблокировали.
— Как они об этом узнают?
— Сами каким-то образом. Мы об этом часто узнаем, когда еще новости не пишут. Мы вдруг видим, что в какой-то стране 100 тысяч пользователей за час скачали наше приложение — что-то происходит. Или заблокировали, или что-то связанное с секьюрити и прайвиси. Например, в США в марте 2017 года правительство сказало, что все интернет-провайдеры могут собирать и продавать данные пользователей так же, как Google и Facebook. Раньше они не имели на это права. То есть Google и Facebook собирали данные и продавали, а какой-нибудь Comcast, другие интернет-провайдеры до 2017 года не имели на это права. С марта 2017 года они получили на это право, и, когда это произошло, у нас был огромный всплеск именно пользователей в США, которые хотели защитить свои данные. Был вопрос не доступа к информации, а вопрос именно защищенного доступа. Когда net neutrality отменили здесь пару месяцев назад…
— Что это такое?
— Был закон, что интернет-сервис-провайдеры не могут дискриминировать против разного контента. То есть, скажем, какой-нибудь интернет-провайдер не может сказать: ну вот, там Netflix, у него много видео, мы его сейчас сделаем медленнее, если они нам не заплатят.
— То есть скорость все равно должна быть одинаковая.
— Одинаковая. Сейчас этот закон отменили. В декабре 2017 года.
— С какой целью?
— Считают, что правительство не должно это регулировать. Пусть рынок сам себя отрегулирует. И мы подумали: если правительство это регулировать не может, то мы можем с точки зрения технологий, продукта дать людям решение, чтобы интернет остался свободным и равным. У людей, которые пользуются Hotspot Shield, доступ везде одинаковый, потому что интернет-провайдер не видит, куда человек идет. Далее мы разработали свою VPN-технологию, которая значительно увеличивает скорость VPN, потому что обычно VPN замедляют скорость.
600 миллионов пользователей по всему миру
— Расскажи, сколько у вас сейчас пользователей?
— Нас скачало 600 млн человек по всему миру.
— Трудно себе представить эту цифру. 600 миллионов человек. Это сколько? Это размер Twitter?
— Не знаю. Сколько Twitter пользуются [человек]? Наверное, в этом роде. Если посмотреть на AppStore в США, то там Facebook — на восьмом месте, SnapChat — на девятом, мы где-то в числе 25 самых популярных приложений. Мы близки к Twitter, иногда они перед нами, иногда мы перед ними. Но что интересно: если посмотреть на этот список в App Store, то мы — единственное приложение, которое защищает данные пользователя. Из первых трех компаний, которые достигли миллиарда пользователей в интернете, первой была Yahoo!, потом Google и потом Facebook. И бизнес всех этих трех компаний — это продажа наших данных. Думаю, что следующей компанией, которая достигнет миллиарда в интернете, будет компания, которая защищает наши данные. И я надеюсь, что мы будем такой компанией.
— Расскажи, а вам платят эти пользователи? Какая у вас бизнес-модель?
— У нас бизнес-модель freemium. Нас скачивает миллион людей, из них 3% нам платит, а 97% пользуются нами бесплатно. Но эти 3% покрывают все расходы и дают нам прибыль. Наша компания прибыльная.
— А за что они платят?
— Они платят за разные дополнительные features, за более быструю скорость, возможность подключиться к разным странам. Если я, например, хочу слушать русский рок во «ВКонтакте», а он у меня не работает в США, то я подключаюсь к России и слушаю его.
— Он же не работает не просто так. Он не работает, потому что считается пиратским.
— Не знаю, наверное. Но он был недоступным, а стал доступным. Или японцы смотрят сумо, индийцы смотрят крикет в Индии. Потом у нас есть блокировки, мы блокируем фишинг, то есть веб-сайты, которые хотят украсть твои данные. Ты получаешь имейл от твоего банка, а на самом деле это не твой банк. Это хакер, который хочет достучаться до твоих данных. Мы это засекаем и блокируем. Тоже платная штука.
У нас две ключевые бизнес-модели, два ключевых пути заработать деньги. [Первая] — это приложения, которые скачивают 250 тысяч человек в день. А вторая — это SDK (software development kit), в который компании интегрируют свои приложения. То есть любое приложение, которое хочет дать доступ к защищенному вайфаю, защитить прайвиси пользователей, дать свободный доступ к их приложению или отстаивать сетевой нейтралитет (скажем, Youtube, если не хочет, чтобы его замедляли), может нас встроить, и мы ведем их трафик через наши сервера и делаем его совершенно невидимым всем, кто пытается его либо блокировать, либо замедлять. Первые компании, которые встроили наши технологии в свои приложения, — это в основном компании в сфере безопасности. Я бы сказал, 60% самых больших компаний в мире в сфере безопасности встроили нашу технологию. Нас встраивает McAfee, «Касперский» , Telephonica та же. Не для защиты данных, чего они не хотят, а для защиты вайфая.
— Между шестью миллионами долларов и следующим раундом инвестиций к вам пришел один из самых крупных банков Goldman Sachs. Как это произошло?
— До того как к нам пришел Goldman Sachs, у нас заканчивались наши шесть миллионов и нам нужно было еще миллионов пять. Был 2008 год.
— Прекрасное время, чтобы искать деньги.
— Трудно было эти деньги поднять. Но в конце концов мы получили эти пять миллионов от тех же инвесторов, от которых получили прежние шесть. Это было безумно сложно. И мы выучили урок: не стоит жить на деньги инвесторов, а стоит быть прибыльными.
Первое, что мы сделали, — уволили всех людей в sales (отделе продаж. — The Bell). У нас была куча сэйлз-пипл, которые ничего не продавали. Мы всех уволили, весь отдел.
— Нестандартный ход.
— Сфокусировались на инженерах. И наши инженеры стали строить продукт, который сам стал продаваться пользователям, без всяких продавцов. Мы значительно срезали наши затраты, уволив всех людей в сфере продаж и оставив только инженеров.
Были разные консультанты, люди, которые хотели, чтобы мы им платили за советы, куча бесполезных людей, и я их всех убрал. Предпринимателям всегда говорю: если кто-то хочет давать тебе советы, он должен инвестировать в твою компанию.
Было сложно, но мы прошли этот путь. Получили пять миллионов, стали окупаться, и когда в 2012 году к нам пришел Goldman Sachs, мы были прибыльными и особо деньги не искали. Мы подумали, что если у нас будет IPO в будущем, то они отличный партнер для этого. Мы взяли $52 млн, и, соответственно, полная капитализация компании была на тот момент $63 млн. Мы особо не тратили.
— А как у вас устроено? Вы вдвоем фаундеры? Или у вас есть опционы сотрудникам?
— У нас у каждого человека, даже у секретарши, есть акции. Мы с самого начала хотели, чтобы каждый человек чувствовал, что это его компания. Не наша компания, а их компания.
— А компания до сих пор частная?
— Да, до сих пор частная.
— А как можно оценить стоимость такой компании?
— Мы пока не хотим разглашать это. Думаю, выпустим в какой-то момент эти данные, и по revenue, и по оценке компании.
— С доходами понятно: это математическая сумма. Не хочешь [разглашать] — прекрасно могу понять. Но какая-то внутренняя оценка стоимости есть? Миллиард? Пять? Сто?
— Мы оцениваем где-то между $300 млн и $500 млн.
— Неплохо для ребят, которые начали с желтой комнатки и волка.
«Блокировать соцсети – это против интересов России»
— Мы с тобой оба из страны (я в большей степени, чем ты, хотя и ты говоришь, что часто ездишь), которая сейчас сильно повернулась к ограничению интернета. В России как минимум две большие сети с разной степенью успешности заблокированы — это LinkedIn и Telegram. Что ты думаешь? Почему Россия так поступает и насколько это дальновидно?
— Я думаю, что это недальновидно. Очень часто правительства разных стран делают непонятные вещи, которые в долгосрочной перспективе против их интересов на самом деле.
— Каким образом?
— Долгосрочно заблокировать LinkedIn и Telegram — это не в интересах России, а против интересов России. В России как бы образованное европейское общество, люди хотят свободного доступа к информации. Интернет в России [всегда] был свободный, ничего популярного особо не блокировалось.
Во время блокировок Telegram мы первый раз увидели всплеск в России. Тысячи людей начали скачивать нас, чтобы получить доступ к Telegram. Интересная история по этому поводу. [Когда заблокировали Telegram,] я захожу в офис, иду к инженерам, спрашиваю: что делаете? Да вот, говорят, пытаемся бороться с Россией, чтобы Telegram разблокировать. «Ребята, — говорю, — вы не боретесь с Россией, вы боретесь за Россию. Когда вы разблокируете Telegram, вы даете россиянам свободный доступ к Telegram». Для меня это не политическое, к политике не относится. Есть вещи, которые справедливы, а есть [вещи, которые] несправедливы. Для меня свободный доступ к информации — это вещь, которая справедлива и правильна.
— Полностью разделяю.
— Мы увидели похожую штуку на Украине. Они заблокировали «Яндекс», «ВКонтакте» и «Одноклассники», мы тоже увидели там всплеск.
Особенно у тех, кто пользуется «Яндекс-картами». По-моему, там каждый таксист теперь пользуется нашим приложением, чтобы получать доступ к «Яндекс-картам». Краткосрочное, очень непонятное решение. Зачем?
— Если ты следил за этой историей, то у [российских] властей не очень получилось заблокировать Telegram. Как ты думаешь, возможно ли в долгосрочной перспективе, что частная компания обыгрывает государственную систему на долгом тренде?
— Я думаю, что да, потому что технологии развиваются быстрее, чем какие-то там системы. Но я думаю, что тут можно работать над этой задачей с нескольких направлений. Одно — технологическое. Другое, наверное, диалог с правительством. Я думаю, что в правительстве России есть достаточно людей, которые скажут, что это не в наших интересах, мы перестанем блокировать. Тут в Бразилии заблокировали WhatsApp. По той же причине, [что и Telegram].
— Ключи доступа?
— Он шифрованный, доступа нет. И тут в Штатах постоянно идут дебаты насчет шифрования данных. Можно ли разрешать разным приложениям шифровать данные? На самом деле это достаточно смешной разговор, он ни о чем. Если мы не шифруем данные, то ваше банковское приложение или какой-нибудь Pay Pal будет нешифрованный, а это значит, что деньги всех людей украдут за два дня.
Так что нет никакой реальной возможности, что шифрование разных финансовых приложений будет невозможным. Все финансовые приложения, все банки всегда будут шифроваться. Либо мы говорим, что мы не будем ничего шифровать, и тогда хакеры украдут все деньги всех людей и банки обанкротятся, и все.
— Насколько я понимаю, спор идет не о том, шифровать или не шифровать, а чтобы некие ключи шифрования (много мемов есть про эти металлические ключи на колечке) сдавать правительству.
— Это невозможно. Если ты правильно шифруешь, у тебя нет этих ключей. И WhatsApp пытался это объяснить Бразилии, и мне кажется, что Telegram пытался объяснить России. В нашем случае мы выпустили в декабре 2017 года transparency report, официальный документ, где мы опубликовали, сколько раз нас просили разные правительства дать данные о пользователях. Примерно 180 раз. И каждый раз наш ответ был простой: ребята, мы вам хотим помочь, но у нас нет этих данных. Из-за того, что их нет, нам не о чем разговаривать, и все. Google, в отличие от нас, тоже получает постоянно от правительств разных стран просьбы о данных пользователей, и Twitter, и Facebook, и все. В отличие от нас, у них эти данные есть.
Соответственно, они либо их сдают, либо не хотят сдавать и начинают судиться. Мы верим в то, что если мы не сможем защитить пользователей от самих себя, то мы не сможем защитить их ни от кого. Поэтому лучший способ защитить данные пользователя в интернете — это просто их не собирать. Если у тебя их нет, ты не можешь их никому сдать.
Чем опасны Google и Facebook
— Где та грань (и есть ли она), когда компании должны делиться данными с правительством и когда не должны?
— Если у Google есть данные, то их люди могут решать, чем делиться, а чем — нет. Другое дело, что происходит с WhatsApp, Telegram, с нами — с людьми, у которых этих данных просто нет.
— Правильно ли я понимаю, что это позиция основателей — не собирать эти данные?
— Абсолютно.
— Это один из предметов расхождения между [сооснователем WhatsApp] Яном Кумом и [основателем Facebook] Марком Цукербергом? Ян Кум, который ушел [из WhatsApp], и Цукерберг, который считает, что надо собирать и на этом строить всю бизнес-модель.
— Именно. Именно так.
— Идеологически, ты как думаешь, надо собирать данные или не надо?
— Думаю, что не надо. Мы опросили наших пользователей и спросили: насколько вам важна приватность в интернете? Практически все пользователи сказали, что 70% времени приватность не важна: мы идем в Facebook, делимся мыслями, фотографиями. Но где-то 30% времени она очень важна и практически для всех. Эти 30% — когда мы ищем в интернете что-то, связанное с нашим здоровьем (лекарства, больницы), или с финансами (банки, покупки), или с нашей семьей.
— Отношения.
— Отношения, переговоры. Это те 30%, которые важны. То есть я на самом деле думаю, что не то что данные должны собираться или данные не должны собираться. Я думаю, что надо дать людям этот контроль над данными. Он должен быть не у хакеров, не у правительств и не у корпораций вроде Facebook, а у людей. Должен быть какой-то очень простой инструмент, чтобы человек мог нажать кнопку и сказать: вот здесь я не хочу, чтобы мои данные собирали.
Сейчас вышло самое большое законодательство, связанное с приватностью в интернете, которое когда-либо существовало в мире. Его выпустил Евросоюз. В Штатах такого закона пока нет и нигде в мире еще нет, но Google, Facebook, все компании, работающие в Европе, должны ему следовать.
Закон достаточно простой. Если вы собираете данные пользователей, вы должны им об этом сказать прямо, а не прятать где-то. Пользователь либо согласится, либо не согласится. Если он не согласился, вы должны его решение уважать. А если согласился, вы должны дать ему очень простой способ передумать. И если он передумает, вы должны будете все собранные данные стереть.
— Америка, как ни странно, страна, которая часто является инициатором регулирования для других, но сама внедряет такие штуки последней. Как ты думаешь, как это устроено в Америке?
— В Америке много разных интересов, и они по-разному лоббируются в правительстве. Сейчас Цукерберг ездил в Вашингтон…
— Налоббировал там.
— Они, по-моему, купили всех в городе. Вопросы, которые у них спрашивали... в принципе вся пресса приняла это так: Конгресс — люди, которые не понимают, как работает интернет.
— Старперы!
— И стоит молодой, который объясняет им, как работает. Я думаю, что это пролоббированная штука, что пресса так отнеслась. На самом деле вопросы были (я смотрел внимательно это интервью) достаточно хорошие. Много вещей, которые он четко знал (например, «Собираете ли вы cookies на других сайтах?»), но он специально говорил: «Я не знаю, моя команда потом к вам вернется».
Я думаю, что неплохо, что есть интерес к этой теме. Одна вещь, о которой никто прессе не говорит, — это то, что Facebook не только продает наши данные, но еще и покупает. Вот что страшно. Ты какие-то свои данные даешь Facebook — хорошо. Но есть другие вещи, которые ты ищешь в Google или что-то еще делаешь, и эти данные ты никогда им не давал. Они их покупают и совмещают с твоим профилем. И эта покупка данных не менее страшна, чем продажа данных. Они собирают все больше информации, даже ту информацию, которую ты им никогда не давал.
— А что они делают с нашими данными?
— Они их обрабатывают, чтобы понять, какую рекламу нам поставлять. Это вещи неприятные и опасные.
— Когда люди осознают, насколько это важно?
— Думаю, что они уже осознают. В App Store какие самые популярные приложения? Это в основном социальные сети и игры. И среди социальных сетей и игр в топ-50 только наше приложение защищает пользователей. Два года назад этого не было. Два года назад 80% наших пользователей были в других странах. Сейчас 50% наших пользователей в США. На самом деле свободный доступ к информации и защита данных — это не две разные вещи, это одна вещь.
«Там самые душевные люди на свете...»
– Как ты думаешь, эта история c данными – с рекламой понятно, со здоровьем понятно, с утечками понятно. А что с политикой? Могут ли реально данные повлиять на умонастроения людей, поменять исход их голосования и в конечном итоге повлиять на формирование политической картины в стране?
– Я очень люблю русский рок. Мне нравится рок-музыкант Башлачев у него есть такая песня: «Строй не строй, ты только строй, не умеешь строить – пой. И вот - а не поешь, тогда не плюй».
Когда я слышу про политику, то думаю: ребята, просто стройте, делайте что-то хорошее. Создавайте проекты, которые помогают людям. А они сидят, болтают, разделяются, что-то делят и ничего не делают, а можно кучу всего сделать. Как я говорил вначале, предприниматель представляет мир не таким, какой он есть, а таким, каким он должен быть. Я бы хотел, чтобы в России больше людей думали о том, как строить, а не как демагогию разводить.
– Интересный момент. Я про тебя разговаривала со своими знакомыми. Они говорили, имей в виду, он фанат Путина. Он такой фанат России, что… Ты правда фанат Путина?
– С Путиным я не знаком, у меня нет мнения насчет Путина. Для меня Россия - это не правительство, это люди. Я фанат людей в России. Легко судить страну по их правительствам – у нас в Штатах многие судят страну по правительству и Россию по правительству. Я больше сужу страну по людям.
В России самые душевные люди, каких я знаю, и поэтому я люблю Россию. Я родился в Москве, вырос в Калифорнии, люблю Америку, люблю Калифорнию. Для меня это нормально. Ненормально, когда люди приезжают из России и не любят свою страну, это очень странно. У меня много друзей из Индии. Там нереальная коррупция, там нереальные проблемы с чистой питьевой водой и другие, которые в России уже сто лет нет. Но я никогда не встречал индусов, которые ненавидят свою страну, никогда не встречал французов, которые ненавидят Францию. Я постоянно встречаю русских, которые не любят Россию, и я не понимаю этого. Суть не в правительстве, суть в стране. В каждой стране куча проблем, в том числе и в России.
– И в Америке.
– Да. Что такое для тебя страна? Для меня Россия — это Москва, где родился, у меня в России много, друзей, родственников. Для меня Россия - люди, а не правительство.
– Ощущение, что Россия попала в изоляцию от всего мира, ты его фиксируешь в последнее время?
– Да, сказывается, наверное. У нас нет офиса в Москве, сам я этого не чувствую, но наверняка это отражается на многих. Я вижу, что люди стали более …
– Настороженно.
– Настороженно относиться к России. В то же время я не замечал, чтобы стали плохо относиться к русским. На человеческом уровне отношения хорошие.
«В США президенту сложнее посадить дерево в своей стране, чем разбомбить другую страну»
– У меня складывается представление, что ты смотришь на то, что происходит в России, глазами туриста.
– Я вижу много проблем в России, как вижу и здесь, я не идеализирую. Меня в 2012 году пригласили в Верховный суд США, где я встретился и провел время с судьями, и они сказали такую вещь, в которую я очень поверил. Почему Америка за все конфликты и проблемы, которые были в стране, начиная от рабства до civil rights movement и разных войн в Ираке, во Вьетнаме и так далее, почему страна осталась единой, сильной?
Их мнение было такое. Даже если люди в стране теряли веру в свое правительство, они всегда верили в судебную систему, в независимый суд. Была куча моментов, когда они ненавидели президента, кого-то еще, но они всегда верили, что есть независимый закон, независимый суд. Я в это очень поверил, мне кажется, что так и есть. Я хотел бы, чтобы в России были независимые суды.
Сейчас был хороший пример независимости американской судебной системы. Трамп сделал закон, что людям из семи мусульманских стран нельзя въезжать в США, а какой-то судья в деревне на Гавайях взял и его отменил. Просто отменил закон президента. Из какого-то маленького города на Гавайях. И это круто.
Проблема в Америке такая – я сейчас и к России перейду – что президенту, чтобы что-то сделать внутри страны, нужно считаться с судом и конгрессом. Это трудно. А во внешней политике ему не нужно считаться ни с кем. Я утрирую, но президенту США труднее посадить дерево в Сан-Франциско, - это отменит губернатор, мэр, куча комитетов каких-то…
– Местное самоуправление. Придет и выкопает это дерево…
– Да. Труднее посадить дерево в своей стране, чем разбомбить другую страну. Это нереально. И я хотел бы, чтобы Верховный суд мог бы контролировать внешнюю политику так же, как он контролирует внутреннюю. И был бы баланс.
И в плане России. Я хотел бы, чтобы люди доверяли судебной системе. Какое бы ни было правительство, чтобы был закон, чтобы он работал и внутри страны, и на внешнюю политику тоже. Мои друзья в России, кто-то поддерживает нынешнее правительство, кто-то нет, но никто не верит в закон, что их закон защитит. Даже те, кто очень поддерживает правительство, не верят, что суд их защитит.
– Это, к сожалению, так. Тем более трудно представить, что маленький районный суд … в Твери…
– В Твери, да.
– Или в Краснодарском крае примет решение, не согласованное с верхом.
«Выращенная кожа» и бизнес на русской и мексиканской глубинке
– Слушай, давай поговорим о других проектах, в которые ты инвестируешь.
– Я хочу инвестировать в вещи, у которых есть потенциал повлиять на миллиард людей, решить настоящую проблему. Я не хочу инвестировать в игру для айфона или в ерунду, которая не важна. Мой самый популярный пример ненужной компании, это компания Zynga, которая вышла в паблик, была очень успешна, но потом пошла вниз. Она продавала виртуальные фермы – можно было купить виртуальную козу или корову. Прибыльные они или неприбыльные, но они делают такую хрень неважную!
Я инвестирую в вещи, если считаю, что они имеют потенциал поменять мир. Может, они будут успешными. Может, у них ничего не получится. Но есть потенциал.
Modern Meadow – компания, которая поняла, что природа сильно загрязняется от коров.
– Это факт.
– И они решили делать искусственное мясо и искусственную кожу. Они берут степселс stem cells [стволовые] клетки коровы, не убивая ее, только берут клетки. В своей лаборатории выращивают кожу или мясо, как на грядке.
– Отдельно?
– Отдельно. Выращивают, а потом на 3D принтере печатают и получается мясо или кожа.
– Сейчас был кусок научной фантастики у нас в эфире.
– Мясо – это долгая вещь, а кожа – это их настоящий бизнес, который приносит деньги. Они делают искусственную кожу – то есть она не искусственная, а самая настоящая, только выращенная.
– Это настоящая кожа, не кожзаменитель. Только не надо убивать коров, выращивать коров, загрязнять окружающую среду.
Другие компании, в которые я инвестировал, куда я более внедрен, – это GlobeIn.
– GlobeIn.
– У них миссия подключить миллиард людей к глобальной экономике.
– Как это?
– Это такой маркетплейс в интернете, где люди подписываются, подписка стоит 50 долларов в месяц.
– Немало.
– Немало, но каждый месяц ты получаешь коробку с вещами из развивающихся стран – эти вещи уникальны, такие в магазине не купишь. И истории людей. которые эти вещи делают. Люди в Африке, Латинской Америке, Средней Азии производят эти вещи и у них благодаря GlobeIn есть постоянный доход. Это не то, что ты купила шарф и все, он [доход] постоянный, потому что подписка. В Мексике реально есть города, где люди раньше торговали на рынках или где-то работали, а теперь зарабатывают в 2-3 раза больше и продают на GlobeIn.
– Человек из любой страны может присоединиться?
– Из любой страны.
– Эта идея напоминает мягкое перераспределение доходов от супербогатых, потому что 50 долларов в месяц – это прилично. Так или иначе 600 долларов в год перераспределяют к тем, для кого 600 долларов – это много. В Афганистане в горной деревушке это очень и очень много.
– Конечно. Мы хотим дать миллиардам людей доступ к глобальной экономике, чтобы они участвовали в этом. Еще одна компания, куда я инвестировал – это компания Pager. Они в Нью-Йорке. Это Uber для врачей.
– Интересно.
– По-моему, в Москве тоже такая штука есть. У нас в США нет возможности вызвать врача на дом, просто нет. Pager – это возможность вызвать врача на дом.
– Это приложение – нажал кнопку, и врач к тебе через час приехал. Если есть страховка, то бесплатно, если нет, то 100 долларов за визит.
– По местным меркам это супердешево.
– Я просто подумал, что есть неправильные вещи, которые через 10 лет должны исчезнуть. Если у тебя заболел ребенок и ты должен ехать в поликлинику и сидеть там 2 часа в очереди, пока на него чихают и кашляют, – это должно уйти. Возможность вызвать врача на дом – это нужно.
– Пожалуй, последняя штука, о которой я хотела поговорить. Раз ты любишь смотреть вперед, расскажи, каким ты видишь будущее в интернете.
– Я вижу два больших новых тренда. Первое – 5 миллиардов новых пользователей придут в интернет из Африки и Латинской Америки. Пока у них нет доступа в интернету, но он появится. Он может быть, не будет дорогим айфоном, но будет смартфоном, будет дешевый андроид-телефон, но он будет. В Индии опять-таки. Эти 5 миллиардов уйдут от своих старых телефонов без интернета. Они первый раз в жизни увидят интернет, попадут в социальную сеть, начнут читать новости, смотреть информацию. Это будет невероятно круто, это совершенно поменяет все.
– Может ли это дать миру новую социальную сеть, новые продукты?
– Я надеюсь на это. Изначально, когда интернет начинался, была идея, что есть куча маленьких компаний и людей обычных, у которых есть голос и они могут конкурировать с гигантами. И за последние 10 лет гиганты – Amazon, Google – захватили контроль над интернетом и над данными людей. И это контроль, который пользователям очень трудно вернуть обратно.
И я надеюсь, что будут новые проекты, которые будут именно демократизировать интернет, чтобы он был таким, как в своей основе, а не то, что пять компаний стали всем.
Это одна вещь. Другая вещь – это устройства, подсоединенные к интернету – от умных дверей до умных окон, умных холодильников.
– Зубная щетка.
– 25 миллиардов новых устройств будут подсоединены к интернету в следующие несколько лет. 25 миллиардов. Матрас, на котором ты спишь, может посылать сигналы твоему врачу, как хорошо ты спала. Холодильник может посылать сигнал в магазин, что молоко закончилось.
– А можно послать сигнал холодильнику, что на него замок нужно повесить?
– Можно! (Смеются) Это дает возможности, куча будет новых инноваций, куча новый идей. Но опять-таки это создает возможности для хакеров, для корпораций. Данных будет в тысячу раз больше. Есть сумасшедшая статистика, что 90% данных, которые собрали о нас в интернете, были собраны за последние 2-3 года. Что будет через следующие 2-3 года, когда будет 25 миллиардов новых устройств и 5 миллиардов новых пользователей, – этих данных будет в разы больше. И защита этих данных – это очень важная задача.
– У меня сложилось впечатление, что в этой сфере есть несколько идеологически мощных людей, которые двигают вещи вперед из альтруистических соображений в значительной степени. Это так?
– Это так. Есть люди, которые хотят в первую очередь изменить мир, принимать мир не таким, какой он есть, а каким ты считаешь, он должен быть.
– Дэвид, спасибо тебе за это вдохновляющий разговор. Мне кажется, ты в полной мере относишься к этим людям.
– Спасибо.
← Предыдущий • Все выпуски • Следующий →
«Русские Норм!» на YouTube