В России из-за кризиса случился взрывной рост безработицы: правда или вымысел?

Стоит российской экономике вступить в полосу серьезных неурядиц, тут же возникают прогнозы неминуемой катастрофы на рынке труда, а именно обвального падения занятости и всплеска безработицы. Такие предсказания регулярно делались и в 1990-е, и во время глобального кризиса 2008–2009 гг., и нынешний коронавирусный кризис тоже не стал исключением. Многие эксперты оценивают грядущую безработицу в 10% и даже 15%, что стало бы историческим рекордом. При этом почему-то игнорируется тот факт, что в прошлом даже сильнейшие спады производства сопровождались в российских условиях не слишком большими потерями в занятости и достаточно скромными приростами безработицы.

Так все-таки стоит ли ожидать взрывного роста безработицы, или, того хуже, может быть, он уже произошел? Ответы на оба вопроса отрицательные.

В свете официальной статистики: плохо, но не критично

Существуют два основных канала, по которым государство может оказывать поддержку работникам, чьи услуги в кризисные времена перестают пользоваться спросом. Во-первых, через систему страхования по безработице, выплачивая тем, кто лишился работы, пособия. Во-вторых, через предприятия, предоставляя им средства для оплаты недозанятых работников (переведенных на неполное рабочее время или отправленных в вынужденные отпуска), труд которых в кризисных условиях оказался временно не нужен – либо полностью, либо частично.

И тот и другой способ означают недоиспользование имеющейся рабочей силы. Только в первом случае связь работника с его рабочим местом прерывается, тогда как во втором – сохраняется. Из-за этого недоиспользование рабочей силы в первой, «жесткой» форме безработицы оказывается сопряжено с несравненно большими рисками и потерями, чем ее недоиспользование во второй, «мягкой» форме неполной занятости.

В нынешний кризис все страны задействовали оба канала, хотя и в разных пропорциях. Так, США и Канада пошли преимущественно по первому пути, вследствие чего там наблюдался взрывной рост безработицы – например, в США с 3,5% до 14,7%. Большинство европейских стран предпочли второй путь, так что прирост безработицы составил в них мизерные 0,2 п.п. – с 6,5% до 6,7% (усредненная оценка по странам – членам ЕС).

В прошлом политика в России всегда была больше ориентирована на использование второго механизма социальной поддержки в ущерб первому: в тяжелые времена государство предпочитало через предприятия субсидировать неполную занятость, частично компенсируя затраты бизнеса по оплате недозанятых работников, тогда как пособия по безработице поддерживались на стабильно низком уровне и доступ к ним сопровождался серьезными административными ограничениями.

К этому нужно добавить, что оплата труда в российских условиях всегда отличалась высокой гибкостью в сторону понижения. В качестве примера достаточно сослаться хотя бы на апрель 2020 г., когда, по нашим расчетам, реальная заработная плата упала на 6,3% (с очисткой от влияния сезонных факторов, но с учетом влияния нерегулярных, таких как локдаун) – фактически на столько же, на сколько она «просела» за весь период кризиса 2008–2009 гг. (график 1). С учетом роста индекса потребительских цен в этом месяце на 0,8% это означает, что на старте кризиса российские предприятия урезали номинальную заработную плату более чем на 5%.

Отсюда понятно, почему на экономические потрясения российский рынок труда реагировал не столько сокращением занятости и ростом безработицы, сколько снижением оплаты труда и сжатием рабочего времени. Иначе говоря, ценовая и временная подстройка преобладала над количественной. Возможность тем или иным способом сокращать издержки на труд ослабляла для предприятий стимулы к высвобождению рабочей силы, что способствовало консервации занятости и позволяло избегать резких скачков безработицы.

Казалось бы, официальные данные подтверждают, что российский рынок труда и на этот раз остался верен себе и никакого рекордного притока в безработицу после начала нынешнего кризиса не наблюдалось. Согласно результатам обследований рабочей силы Росстата, с марта по июнь 2020 г. занятость в российской экономике уменьшилась на 1,8%, а уровень общей безработицы вырос на полтора процентных пункта – с 4,7% до 6,2%. Картина не меняется, если сравнить второй квартал 2020 г. со вторым кварталом 2019 г.: занятость сократилась на 2,1%, а безработица увеличилась на 1,4 п.п. Признаков катастрофы вроде бы не видно.

Что не так с текущими показателями общей безработицы

Статистике труда известны два главных способа измерения безработицы. Первый (основной) – по результатам выборочных обследований рабочей силы, которые ежемесячно или ежеквартально проводят национальные статистические агентства разных стран. Безработными в рамках таких обследований признаются те, кто: а) не имеет работы, б) ищет ее, в) сразу готов к ней приступить. В этом случае говорят об общей, или «мотовской», безработице, поскольку она определяется исходя из методологических критериев, выработанных Международной организацией труда (МОТ).

Второй способ (дополнительный) – по регистрациям в службах занятости. В этом случае безработными признаются все, кто зарегистрировался на бирже труда и кому был присвоен официальный статус безработного.

Уровни общей и регистрируемой безработицы – это два разных показателя, которые рассчитываются по разным алгоритмам и значения которых могут сильно отличаться. Очевидно, например, что чем ниже размер пособий по безработице, тем слабее у соискателей стимулы к тому, чтобы вставать на учет в службах занятости. В международной статистической практике более точными и методологически более корректными однозначно признаются показатели общей безработицы (по методологии МОТ), и именно о них шла речь выше.

Однако после введения в стране карантинных мер проведение обследований рабочей силы стандартным методом личных интервью, которого придерживается Росстат, стало физически невозможным. Росстат был вынужден перейти на телефонные опросы, причем по измененной выборке и по сильно усеченной программе. В результате оценки до и после начала кризиса могли стать несопоставимыми, так что с их помощью теперь невозможно понять, как в действительности коронавирусный шок повлиял на занятость и безработицу. Следует признать, что ошибки измерения, связанные с переходом в экстремальной ситуации к иному опросному инструментарию, вполне реальны и могут быть значительными.

В этих условиях выдвигаются предложения восполнить возникший пробел в данных с помощью альтернативного индикатора – уровня регистрируемой безработицы. Во втором квартале 2020 г. он продемонстрировал фантастический рост – почти в четыре раза, с 1% в марте до 3,7% в июне. Такого резкого скачка регистрируемой безработицы российский рынок не знал за всю свою историю. Для сравнения: на пике кризиса 2008–2009 гг. уровень регистрируемой безработицы вырос «только» в 1,8 раза (график 2).

В предкризисный период уровни регистрируемой и общей безработицы соотносились примерно как 1:5 (1% против 4,7%). Если предположить, что после начала кризиса соотношение между ними не поменялось, то это выводит на оценку уровня общей безработицы порядка 18% – астрономическую величину, оставляющую далеко позади даже рекордные показатели конца 1990-х гг. Однако затем оно вполне могло стать иным, поскольку, опасаясь роста напряженности на рынке труда, государство внесло в систему поддержки безработных множество изменений (подробнее об этом ниже). Если в результате этого соотношение между альтернативными показателями безработицы стало выглядеть, например, как 1:4, то, значит, «мотовская» безработица выросла до 15%; если как 1:3, то, значит, до 11%; и т.д. Тогда речь идет о двузначных величинах, причем максимальная из них предполагает, что занятость за первые месяцы кризиса упала почти вдвое сильнее, чем ВВП.

В таком случае ситуация с занятостью и безработицей предстает как действительно взрывоопасная, придавая правдоподобие тезису о драматическом развитии событий на рынке труда.

Регистрируемая безработица: показатель со «странностями»

Но стоит ли доверять этим альтернативным оценкам? Есть ли основания полагать, что они лучше описывают текущее состояние рынка труда? При ближайшем рассмотрении выясняется, что арифметические манипуляции с показателями регистрируемой безработицы не имеют большого смысла и не сообщают о поведении рынка труда ничего принципиально нового.

Понятно, что брать данные о регистрируемой безработице за точку отсчета имеет смысл лишь в одном-единственном случае – если между ее уровнем и уровнем общей безработицы поддерживается устойчивое соотношение, мало подверженное колебаниям во времени. Но такое предположение противоречит всему, что мы знаем о российском рынке труда.

На нем между общей и регистрируемой безработицей всегда наблюдался громадный разрыв, достигавший в разные периоды от двух до семи раз. Если, исходя из этих пропорций, попытаться реконструировать текущие значения общей безработицы, то мы получим оценки от 7% до 26%. Варианты есть на любой вкус: от запредельно высоких до вполне умеренных, что свидетельствует о бессмысленности всей процедуры.

К тому же на протяжении всех последних десятилетий общая и регистрируемая безработица перемещались по явно не совпадающим траекториям (график 3). Так, пик общей безработицы был достигнут в 1999 г., тогда как пик регистрируемой – тремя годами раньше, в 1996 г. Иными словами, численность зарегистрированных безработных начала снижаться тогда, когда численность безработных, измеренная по методологии МОТ, все еще продолжала расти. И наоборот: на протяжении 2000-х гг. обнаруживается немало эпизодов, когда, несмотря на устойчивое снижение численности «мотовских» безработных, численность зарегистрированных безработных начинала вдруг увеличиваться.

Эти расхождения можно рассматривать как наглядное подтверждение того, что в российских условиях регистрируемая безработица является в значительной мере рукотворным феноменом. Ее динамика определяется не столько объективной ситуацией на рынке труда, сколько организационными и финансовыми возможностями Государственной службы занятости (ГСЗ), отвечающей за поддержку безработных. Когда возможности ГСЗ расширяются, регистрируемая безработица начинает быстро идти вверх – что бы в это время ни происходило в экономике; когда они сужаются, регистрируемая безработица устремляется вниз – опять-таки вне прямой связи с общей ситуацией, которая в это время складывается в экономике (график 3). Перед нами случай, когда, если можно так выразиться, не деньги следуют за клиентами, а, наоборот, клиенты за деньгами.

Как видно на графике 3, накануне нынешнего кризиса «клин» между альтернативными показателями безработицы был достаточно велик и регистрируемая безработица могла свободно расти, минимально затрагивая общую, «мотовскую» безработицу. Именно этот сценарий и был реализован на практике.

Дело в том, что с наступлением коронавирусного кризиса государство радикально переформатировало всю систему поддержки безработных, сделав ее гораздо более щедрой:

• минимальный размер пособий был увеличен в три раза (с 1500 до 4500 руб.), а максимальный – в полтора раза (с 8000 до 12150 руб.); с районными коэффициентами и доплатами от региональных властей сумма может доходить до 20000 руб. (как, например, в Москве или Кемеровской области);
• все, кто уволен с 1 марта, начали получать пособия в максимальном размере независимо от их прежней заработной платы;
• безработным с детьми стали предоставляться дополнительные выплаты в размере 3000 руб. на каждого ребенка, после чего те, у кого есть дети, но кому работа реально не нужна, устремились в центры занятости только ради получения этих выплат;
• максимальный срок получения пособий был увеличен в полтора раза, с 6 до 9 месяцев;
• пособия в максимальном размере начали получать также индивидуальные предприниматели, прекратившие свою деятельность (до этого они в лучшем случае могли претендовать на пособия только в минимальном размере);
• была внедрена система электронной регистрации;
• после введения карантинных мер безработные оказались свободны от обязательства дважды в месяц лично проходить перерегистрацию в центрах занятости. 

Итак, денежная заинтересованность в том, чтобы становиться на учет в службах занятости, резко усилилась; административные издержки, связанные с получением и сохранением формального статуса безработного, снизились; длительность получения пособий возросла.

Предпринятые государством шаги свидетельствуют, что на этот раз оно решило активнее, чем прежде, задействовать первый канал социальной поддержки – через механизм выплаты пособий (конечно, при этом не были забыты и меры по субсидированию неполной занятости на предприятиях, имевшие целью минимизировать «сброс» рабочей силы).

Столь мощные сдвиги в системе стимулов не могли не привести к ускоренному росту численности зарегистрированных безработных – безотносительно к тому, что в то же самое время происходило с общей безработицей.

«Тестирование» параметров безработицы

Вклад одного из факторов – изменений в интенсивности снятия с учета – можно оценить количественно. Сравним: если на пике кризиса 2008–2009 гг. темп оттока из рядов зарегистрированных безработных достигал почти 15%, то на этот раз он упал до 5% – вследствие увеличения срока получения пособий, замены очной перерегистрации на заочную и т.д. По грубому подсчету, только по одной этой причине общее число зарегистрированных безработных могло возрасти на 500000–600000 человек.

Изменилась также структура притока. Если в докризисные времена на тех, кто не работал длительное время или не работал никогда, приходилось от четверти до трети всех зарегистрированных безработных, то сейчас на них приходится уже около половины. Вместе с тем те, кто потерял работу, составляют только 25%. Иными словами, небывалый всплеск регистрируемой безработицы объясняется резко возросшим притоком в нее не столько бывших занятых, сколько экономически неактивных.

Все это говорит о том, что после того, как базовые параметры системы поддержки безработных были изменены, показатель регистрируемой безработицы превратился в «зашумленный» сигнал, мало что говорящий о влиянии экономического кризиса на ситуацию с занятостью. Как минимум до начала четвертого квартала 2020 г. изменения в численности зарегистрированных безработных будут, скорее всего, слабо соотноситься с объективными процессами на рынке труда.

Можно предложить еще один – косвенный – тест. Как известно, различные индикаторы рынка труда движутся обычно в единой связке друг с другом – совместно ухудшаясь в периоды спада и совместно улучшаясь в периоды подъема. Если почти четырехкратное увеличение регистрируемой безработицы отражает реальное ухудшение ситуации на рынке труда, то изменений сравнимого масштаба следовало бы ожидать также и от других его параметров.

Ограничимся двумя примерами. Первый – динамика количества вакансий в банке данных ГСЗ. За апрель – май 2020 г. оно уменьшилось на 10%, что сопоставимо с регулярными сезонными колебаниями этого показателя (график 4). Такое более чем скромное снижение плохо корреспондирует с взрывным ростом регистрируемой безработицы. Для сравнения: на пике кризиса 2008–2009 гг. количество вакансий в банке данных ГСЗ просело на 40%! Но информационная ценность этого показателя явно выше, чем показателя регистрируемой безработицы: в то время как система регистрации и поддержки безработных в коронакризис была радикально перестроена, система учета вакансий осталась прежней и, как следствие, была свободна от отклонений, которые внесли в статистику регистрируемой безработицы недавние законодательные инициативы.

Второй пример – динамика занятости на крупных и средних предприятиях. Если на пике кризиса 2008–2009 гг. месячные темпы сокращения численности работников списочного состава крупных и средних предприятий доходили до 1%, то в апреле – мае 2020 г. они не превышали 0,2–0,5% (сезонно скорректированные оценки). Столь умеренные темпы свертывания занятости в «ядерном» сегменте российской экономики, не выходящие за пределы сезонных колебаний, опять-таки не коррелируют с почти четырехкратным рывком в численности зарегистрированных безработных.

Иными словами, все указывает на то, что оперирование показателями регистрируемой безработицы не столько проясняет, сколько затемняет картину того, что реально происходит сейчас на рынке труда.

Существует, однако, эмпирическая закономерность, отличающаяся большей константностью во времени. Российский рынок труда всегда отличала крайне низкая эластичность занятости по выпуску. Как показывают расчеты, в период трансформационного кризиса 1990-х она составляла 0,35 – то есть каждый процентный пункт падения ВВП сопровождался снижением численности занятых приблизительно на треть процентного пункта. В период кризиса 2008–2009 гг. этот показатель опустился до 0,25 – то есть каждый процентный пункт падения ВВП сопровождался снижением численности занятых приблизительно на четверть процентного пункта.

Если взять за основу оценку снижения ВВП во втором квартале 2020 г. в 10%, то тогда предполагаемая реакция занятости на спад экономической активности составит порядка –2,5%, а связанный с этим прирост общей безработицы порядка 2 п.п. (поскольку часть из тех, кто теряет работу, переходит не в ряды безработных, а в ряды экономически неактивного населения).

Получаемые таким образом оценки, во-первых, хорошо вписываются в общую логику функционирования российского рынка труда, во-вторых, согласуются с тем, как в условиях нынешнего кризиса менялись многие другие его параметры, и, в-третьих, не слишком расходятся с тем, что дает официальная статистика. И если они более или менее верно отражают реальность, то, значит, никакого рекордного взлета безработицы под действием коронавирусного шока не было и, судя по тому, как развиваются события, уже и не будет.