«В 2021 году деньги не любят тишину». Венчурный инвестор Николай Давыдов о стартапах, ценностях и славе

«Было ощущение, что сердце останавливается, что у меня инфаркт»

— Можешь в двух словах объяснить, чем занимается венчурный инвестор?

— Инвестициями в высокорисковые активы с высокой наградой в случае успеха. Венчурные инвесторы вкладываются в непубличные компании, которые находятся в поиске своих бизнес-моделей.

— А как парень в 21 год может стать инвестором — как ты?

— Случайно абсолютно. Мне всегда нравились стартапы, я хотел что-то делать прорывное, с новым продуктом, с новой бизнес-моделью. И я помогал друзьям, которые делали стартапы, пробовал что-то сам делать. Параллельно у меня была своя скучная работа, я работал в компании D-Link (D-Link — производитель сетевого оборудования. — Прим. The Bell), мы продавали разные решения для документооборота. Когда я пришел в стартап друзей очередной, я попал к Сергею Солонину, одному из основателей QIWI. Он делал венчурный фонд. И Солонин сказал: «А давайте сделаем все максимально неожиданно — и вот этот парень будет управлять венчурным фондом».

— Ты не побоялся это предложение принять?

— Оно не очень страшно звучало. Оно звучало так: у нас сейчас ничего нет, есть десяток компаний, в которые Солонин проинвестировал сам, и сколько-то денег, которые его партнеры, может быть, положат, но надо их убедить. «Соберите команду и через несколько месяцев принесите мне материалы. Сначала продадите мне, потом моим партнерам, потом тем, с кем я вас познакомлю. Если все хорошо получится, у вас будет фонд на $20 млн».

Пошло настолько хорошо, что мы вместо $20 млн собрали $60 млн. В этой конструкции появился Глеб Давидюк — Солонин позвал его управлять фондом. Так появился фонд iTech Capital, в котором я был инвестиционным директором пять лет. Я приносил проекты, сделки делал, сидел в советах директоров этих проектов.

В процессе у меня появился интересный кластер инвестиций в AdTech. Тогда взлетал e-commerce. Я подумал, что раз взлетает e-commerce и у всех в бизнес-планах 60% расходов заложено на онлайн-маркетинг, значит, надо инвестировать не в e-commerce, а в онлайн-маркетинг. И начал один из первых инвестировать в России в AdTech. Мы сделали несколько классных сделок. Проинвестировали в компанию SeoPult (SeoPult — онлайн-сервис автоматизированного продвижения и управления контекстной рекламой. — Прим. The Bell), у которого были очень хорошие финансовые показатели. На основе этой компании собрали холдинг, собрали много разных AdTech-инструментов.

Должны были сделать IPO этой истории на Nasdaq, к этому все шло. Но в 2014 году случился Крым, Украина, все эти события. У нас был term sheet с группой Franklin Templeton, это такой суперогромный фонд, который управляет больше чем $1 трлн. Они должны были проинвестировать в SeoPult, компания была почти юникорном. Но они от этой сделки отпрыгнули прям буквально за неделю до того, как она должна была совершиться, в день, когда случился референдум по Крыму.

В итоге мы получили еще один term sheet — от Газпромбанка. У него был объединенный фонд с итальянской инвестиционной группой. Это было летом. Я приезжаю на финальные переговоры практически уже подписывать документы. И как раз в этот день сбили Boeing…

— Но они так и не вышли [на биржу]?

— Так и не вышли. Просто фаундеры потеряли искорку, с которой они бежали к этому всему. Компания на автопилоте существует. Там есть наемный менеджмент хороший. Я под воздействием этого всего понял, что хочу переехать куда-нибудь.

— То есть на тебя так стрессово повлияла эта история?

— Да, у меня вообще нервы раздолбались, у меня были панические атаки одна за другой. Приезжал на скорой в больницу, хватал кардиолога за халат, говорил: «Спасите меня, я умираю».

— Сколько тебе было лет?

— 25–26.

— Да, как-то рановато.

— У меня было ощущение, что у меня сердце останавливается, что у меня инфаркт. У меня немела, холодела рука, горело в груди. И сердечный ритм такой был… Кардиологи меня успокаивали: «Успокойся, все нормально, на тебе успокоительное, поспи». Мы с женой посмотрели на это все — и такие: «Может, поедем куда-нибудь, где от нас будет больше зависеть». И подумали, что, поскольку я занимаюсь технологиями, Марина занимается тоже технологиями, мы хотим поехать в место, где мы можем быстрее расти и учиться, где будет максимальная концентрация людей круче нас. И приехали сюда [в Кремниевую долину].

«Знакомился со всеми, подходил и говорил: “Смотри, какая аппка”»

— Вы назвали фонд Gagarin Capital. Это такое российское наследство. Оборачиваясь из сегодняшнего дня, это была ошибка или нет?

— Нет, это было очень правильное решение.

— Почему?

— Я вообще очень не люблю смотреть назад и говорить, что я бы что-то поменял. Никогда не поймешь, что бы реально получилось. Мы с Мишей (Михаил Тавер — управляющий партнер Gagarin Capital. — Прим. The Bell) подумали, что тупо скрывать, что мы из России. Но нам надо найти что-то, с чем однозначно будут позитивные ассоциации. И решили, что надо так попробовать.

— А как вы собственно вышли на приложение MSQRD, которое потом купил Facebook? Это была бомбическая сделка, действительно знаковая история.

— Компании три месяца было. Это рекорд! Как было дело. Ребята делали разные проекты: Женя [Невгень], Сережа Гончар. Встретились на хакатоне в очередной раз — и такие: «А давай сделаем аппку, которая будет добавлять эмоции в коммуникации». Они сделали аппку, в которой можно было всем примерить усы. И к ним подошли после хакатона и сказали: «Вы же так не будете выкладывать?» Они такие: «Нет, мы сделаем другие маски». И они сделали другие маски.

— Это был Лукашенко-style?

— Да. Это были четко его усы, все из себя делали картофельных диктаторов. Выложили эту аппку 25 декабря. А я тогда прилетел в Москву к родственникам на Новый год и находился в творческом безделье. Листал App Store, смотрел какие-то новости и увидел новость про тот хакатон. Нашел эту аппку, скачал. Я был одним из 500 первых пользователей. Увидел — и подумал: «Блин, это бомба».

Начал писать основателям в Facebook. Женя со мной созвонился, мы с ним очень быстро договорились. Он говорит: «Я хочу, чтобы эта штука была международная, но понятия не имею, что делать для этого в Америке. Ты переехал в Америку, давай ты будешь нашим представителем, помоги нам раскрутиться». Я говорю: «Класс».

Встретились с Юрой Гурским (Юрий Гурский — белорусский IT-предприниматель, сооснователь фонда Haxus Venture, бывший вице-президент Mail.Ru Group. — Прим. The Bell) в Москве. Он говорит: «Я выдаю в пределах миллиона. Поэтому твои деньги не нужны, денег хватит». Говорит: «Но ты в Штатах ногами бегай, мы тебе долю дадим». Я такой: «Fun. Давайте».

— Ты просто ходил по людям или как? Ты же тоже никого здесь не знал?

— Я знакомился со всеми. Просто подходил ко всем и говорил: «Смотри, какая аппка. Вот ты — Дарт Мол». Я так подошел к чуваку из Disney, он такой: «Кхм…» Потом он пришел на встречу: «Мы хотим купить у вас маску. У нас выходит фильм Captain America: Civil War. Хотим сделать маску Iron Man. Она у вас уже есть, просто она неправильно нарисована, нарисуйте ее правильно». Мы такие: «Окей». И там цифры были очень большие — для двухмесячного стартапа.

— То есть это была история, которая уже зарабатывала?

— Да, это была прибыльная компания. Ребята в команде креативили самыми крутыми идеями. Такие: «Слушайте, скоро “Оскар”. ДиКаприо так и не дали. Давайте хотя бы мы его поддержим, сделаем маску ДиКаприо с двумя “Оскарами”». Я эту тему услышал, говорю: «Давайте замутим флешмоб». А ребята сюда как раз прилетели, лежали на полу, кодили без сна. Я в это время сидел и в LinkedIn, спамил всем людям из медиа, которые на бывают на красной дорожке. В итоге мне ответили чуваки из Vanity Fair. На следующий день выходит статья с их видео с «Оскара», где они каждому селебу делают эту фишку. И идет сам ДиКаприо, они к нему: «Чувак, ты видел это приложение?» Он такой: «Да, мне моя мама про него уже все уши прожужжала».

«У Gagarin самые прекрасные деньги, какие только можно придумать» 

— Как на вас вышел Facebook?

— Сначала пришла другая компания, я не могу ее назвать. Такая большая компания, президент Трамп пользуется ее продуктом каждый день.

— А, на «Т» начинается, хорошо.

— И ребята прилетели как раз с ними повстречаться. Я понял, что дело идет к предложению. А самое плохое, что может быть, это когда у тебя только одно предложение. У тебя варианты: да или нет. Ты не можешь никак повлиять на цену. И я пошел ломиться во все остальные крупные компании. И в итоге все пришло к тому, что Facebook сделал лучшее предложение. И мы за три дня закрыли сделку.

— 100 часов? Писал журнал «РБК».

— Да, 100 часов.

— Как раз эти-то заработанные деньги и легли в основу фонда?

— Да. И они легли в основу фонда, в основу инвестиций в Prisma (приложение, позволяющее переносить художественный стиль на фотографии пользователей с помощью нейронной сети. — Прим. The Bell).

— А как появилась Prisma?

— У меня есть такое развлечение: я читаю новые научные papers. Я увидел paper про Artistic Style Transfer — про то, как сделать с помощью AI из фотографии картину. И я попросил знакомых мне эту штуку реализовать на моем компе. Запроцессил фотку, это заняло часа три. Получилось очень прикольно, очень красиво. Но я подумал, что три часа на компе с четырьмя видеокартами — это перебор. И я стал искать, кто может сделать что-то такое.

Параллельно Юра Гурский рассказал всем про этот paper в Mail.Ru Group. Это услышал один из менеджеров Леша Моисеенков и рассказал на лекции в МФТИ. Один студент пошел домой и ускорил эту штуку в тысячу раз. Пришел и говорит: «Алексей, смотри, такая штука». Алексей такой: «Делай стартап». Сначала он принес это в Mail.Ru Group, и она проинвестировала. Потом мы приехали, встретились с Лешей, тоже проинвестировали. Через месяц ребята выпустили эту штуку, она прогнозируемо взлетела.

— Расскажи немного еще про фонд [Gagarin Capital]. Чьи деньги вы собирали в него?

— Это деньги предпринимателей: физики без институтов. В основном они заработали их в онлайн-бизнесах, в интернете.

— Честным трудом. Но это в основном люди российского происхождения?

— Большинство из них говорят по-русски, да.

— Вот то, что у вас большая часть денег в фонде была с русским языком, здесь играло какую-то роль?

— Нет. На самом деле нет. Просто язык не влияет. Важно не иметь токсичных денег. Важно не иметь денег из источников, близких к санкционным спискам. У Gagarin самые вообще просто прекрасные деньги, которые только можно придумать. Они намного светлее и пушистее, чем у многих нерусских фондов.

«Хочется просто сделать какую-нибудь штуку, которая оставит след» 

— Когда ты вообще рассказывал про фонд Gagarin Capital, ты сразу брал быка за рога, говорил: «Я хочу построить суперфонд». А что случилось-то с мечтой?

— Никуда не делась эта цель. И эта амбиция никуда не делась. На самом деле я просто выбираю немножко другой путь. Смотри: формат венчурного фонда закрытого типа немножко себя изживает.

Что такое венчурный фонд закрытого типа? Это когда ты собрал обязательства у людей, что они вложатся, сделал закрытие фонда. То есть ты закрыл его для внешних инвесторов. И дальше 10–15 лет инвестируешь и продаешь компании. Все заработанное распределяешь. По итогу ты посчитал, сколько ты заработал, сколько ты распределил, от разницы взял себе 20%.

Я подумал, что мне ничто не мешает инвестировать самому, мне ничто не мешает инвестировать с другими людьми. Я вышел из фонда, я три новые сделки сделал.

— А почему не внутри фонда?

— У фонда есть понятный цикл, стратегия. Он не может в новые сделки вечно инвестировать. Фонду надо выплачивать акционерам деньги обратно. Чтобы инвестировать в новые сделки, надо создавать новый фонд. Хочется просто сделать какую-нибудь штуку, которая оставит след, какую-то эмоцию в жизни большого количества людей.

— Ты продал долю в фонде. За сколько продал?

— Не могу сказать.

— Да что ж такое! Что вот в Долине такие все nice, но такие закрытые.

— Да не только в Долине. Вообще в финансах говорят, что деньги любят тишину. Я на самом деле всегда про свои деньги рассказываю, где могу. Сам я не согласен с тем, что деньги любят тишину. В 2021 году деньги не любят тишину. Деньги любят хорошие, правильно построенные истории с правильными ценностями внутри. Вот что любят деньги в 2021 году, а не тишину.

«В Долине происходит много магических вещей» 

— Фильм Юрия Дудя про Кремниевую долину, в котором ты участвовал, собрал дикое число просмотров.

— По не объяснимым для меня причинам.

— Юра очень круто продал мечту. Но его критикуют за то, что в этом фильме нет ни одной женщины, и Долина нарисована слишком хорошо. Вы рассказывали слишком сладко. Мне кажется, что вы не рассказывали всю правду.

— Мы рассказывали разное, слушай. Мы с ним писались восемь часов. Просто то, что ложилось хорошо в канву, то пошло в материал.

— Слушай, а что произошло для тебя после этого фильма?

— Ничего не поменялось. Знаешь, очень поменялось отношение людей, оценка людьми моей популярности. Я же до этого был довольно известным чуваком. У меня была премия «Инвестор года» по мнению РБК, вот это все. Но почему-то после того, как вышел фильм Дудя, все люди начали думать, что «теперь Коля суперзвезда», что Дудь поменял мою жизнь на до и после. И меня начали люди представлять: а это герой фильма Дудя Николай Давыдов. Я такой: «Что? Почему?»

— Тебе написало, я так понимаю, много людей.

— Мне написало безумное количество людей. У меня в социальных сетях был шторм.

— А люди писали с каким-то запросом, с предложением?

— Конечно же, несколько тысяч человек написали так: «Я придумал приложение, хочу тебе о нем рассказать». Я на это попытался отвечать сначала каким-то контентом образовательным. Но какая-то часть людей этот контент потребила и поняла, а большая часть сказала: «А не надо нам контента, денег нам дай».

Люди из этого фильма вынесли ценностно, что могут просто, ничего не желая взамен, отдавать и это будет долгосрочно работать на них же. Например, Долина — это место, в котором очень много происходит таких магических вещей, потому что люди здесь готовы помогать и отдавать, ни на что не рассчитывая. И рано или поздно это возвращается в стократном объеме. Может и не вернуться, конечно. Но просто это круто — так делать. Вокруг этого в итоге сформировалось коммьюнити «Место» (сообщество предпринимателей, инвесторов и специалистов, запущенное топ-менеджером Андреем Дороничевым и Николаем Давыдовым. — Прим. The Bell).

«Хотим создать среду, в которой будет круто помогать»

— А расскажи, что это такое вообще — «Место»?

— Идея взялась из того, что я решил попробовать всем людям ответить. Мы вместе с ассистентом взяли 2 тысячи писем, из них выкинули тысячу, а остальным написали. Мы трое суток работали над этим. Но за это время пришло еще столько же писем. И все, кому мы написали ответ, нам еще и ответили. И я такой: «Ой, это была плохая идея».

Я попробовал сделать какой-то образовательный контент. Написал статью, записал какое-то видео, выложил. Часть народа это потребила и поняла, что с этим делать, а часть так и осталась с этим запросом. Дороничев сделал у себя пост, где написал: «Пишите про свои проекты, что вы делаете вообще, давайте знакомиться». Типа не надо бояться, что вашу идею украдут, пишите свои идеи, давайте их обсуждать. И в этом посте у него произошла такая самоорганизация: люди начали друг друга комментировать, помогать, обмениваться опытом. И мне Дороничев звонит и говорит: «Слушай, давай вот для этих всех людей какое-то сделаем коммьюнити».

— Чего вы хотите добиться?

— Мы хотим создать среду, в которой будет не круто быть токсичными, а будет круто помогать. Просто потому, что ты можешь. Для русскоязычных предпринимателей. И мы хотим пропустить миллион русскоязычных предпринимателей через это сообщество.

— Это такая утопия в реальности.

— Это не нереальная картинка, она стала реальной, как только в нее поверили эти 15 тысяч человек, которые зарегистрировались в «Месте».

— 15 тысяч человек зарегистрировалось?

— Да. И из них половина хотя бы раз в неделю открывают. При том что оно неудобно страшно. Это продукт, который делается бесплатно самими людьми.

«Вокруг нас миллион умных гаджетов, которые на самом деле не smart»

— Расскажи, как получилась Cherry Labs, в которой ты кофаундер?

— Ко мне пришел товарищ, который работал в Apple, и сказал: «Я еще буду три года тут работать. Но если бы я был на свободе, я бы посмотрел в сторону понимания того, что люди делают на видео. Потому что мне кажется, что наука идет не туда». И мы стали строить систему.

Я позвонил парню, с которым вообще недавно познакомился, Максу Гончарову. Он ко мне пришел на тусовку, рассказал, что он делает. Он выиграл хакатон TechCrunch, до этого выиграл AngelHack. Это человек, который умеет очень быстро что-то делать в команде. Он мне рассказал про идеи, над которыми он работает. Я понял, что он еще классный менеджер и продакт. Я такой: «Макс, смотри, вот твоя следующая компания, которую ты делаешь. Считай, что у тебя в кармане лежит чек на $200 тысяч от Gagarin Capital». Макс подумал, что я сумасшедший. Потом я перезвонил и говорю: «Макс, слушай, ты чек не использовал никак, а давай вместе сделаем? Давай целый умный дом сделаем. Давай сделаем машину, которая будет по видео понимать, что люди делают» Он такой: «А давай».

— Зачем?

— Смотри, вокруг нас миллион умных гаджетов, которые на самом деле не smart. Сейчас надо сказать «Hey Siri, включи мне свет». А Siri такая: «Какой тебе свет?» Ты такой: «Bedroom light». «Какой bedroom light?» «Лампу №18». А хочу сесть в кресло, открыть книжку — и чтоб у меня лампочка сама загорелась, потому что Cherry увидела, что я пытаюсь читать книжку в темноте.

Мы решили начать с понимания и распознавания какого-то действия — например, падения: если человек упал, надо бить тревогу. Пошли стандартным путем. Наняли актеров, надели на них наколенники и налокотники, постелили маты, сказали: «Падайте 2 тысячи раз». Засняли это со всех точек, обучили систему понимать, как люди падают.

После этого наша глава продукта, жена Макса Марго Гончарова бегала, играла со своей собакой, споткнулась о какие-то провода и упала за диван. И система не сработала. Мы начинаем смотреть. В одном кадре она есть и она стоит, в другом кадре она вся размазанная, а в третьем кадре ее нет. Для камеры она исчезла, испарилась. Человек, находящийся в контексте, понял бы, что никто не может исчезнуть за диваном. А камера не поняла, потому что она не видела последовательности действий. И мы поняли, что надо делать от обратного.

Мы сказали: «Отлично, давайте сделаем систему, которая будет сама учиться тому, что люди обычно делают, и будет предсказывать поведение». И все с процентной вероятностью. Например, человек идет, у него есть столько-то процентов вероятности повернуться, выйти за дверь, столько-то процентов дойти до дивана сесть. В каждой зоне человек что-то обычно делает. Вот в этой зоне на стуле я сижу. У меня есть вероятность какая-то встать на него. Но если я, например, возьму и надену себе стул на голову, у этого события вероятность — 0%.

И мы с такой идеей начали копать. Это была идея без конкретного продукта. Конкретный продукт мы придумали, уже поднимая раунд А.

— Так можно было? У тебя нет продукта, просто есть идея, а ты уже раунд А поднимаешь.

— Конечно. В нас проинвестировали такие уважаемые люди, как Игорь Рябенький с фондом AltaIR, Игорь Мацанюк (председатель совета директоров компании Game Insight, основатель венчурного фонда In Mobile Investment. — Прим. The Bell), GSR в series A.

Инвестиции — это закрытый клуб, в котором надо хорошо общаться со всеми этими дядьками. Ты не только должен быть суперклассным. Ты можешь либо очень хорошо общаться с дядьками, либо быть очень полезным предпринимателем, либо где-то посередине. Но если ты не что-то одно из этого, ты точно не будешь успешным.

«Новых клиентов не берем. Просто не успеваем расти»

— Мы начали делать продукт. И мы решили сосредоточиться на ухаживании за пожилыми. У стариков как раз поведение предсказуемое, и у них день состоит из каких-то рутин, которые они повторяют. Изменение в этих паттернах, скорее всего, сигнализирует о каких-то проблемах со здоровьем или о каких-то изменениях больших. Поэтому мы сделали продукт для стариков. И у нас сломалась эта модель на поиске бизнес-модели, которая могла бы иметь хорошую экономику.

— Почему? Это, наверное, одна из самых востребованных вещей. Здесь [в США] очень дорогой day care, когда тебе надо кого-то приглашать.

— Со всех точек зрения макроанализа это идеальный рынок. И у нас для него идеальный продукт, который совмещает не только браслет, который пиликает, когда человек упал. Самое важное: ты наблюдаешь паттерны, что человек стал меньше двигаться в этом промежутке времени, человек стал больше спать, больше просыпаться ночью. Но мы выяснили, что этот рынок на самом деле устроен плохо.

Во-первых, на этом рынке все дико медленные и очень устаревшие. Мы пытались продавать агентствам и поняли, что мы агентствам продавать не можем. Потом мы стали пытаться продавать facilities. Поняли, что facilities на самом деле пофигу на здоровье стариков. У них спрос такой большой, что единственное, о чем они думают, это когда они будут строить следующий facility. Мы решили продавать людям напрямую. Но это такая длинная продажа, она такая дорогая, все как в В2В-продажах. И мы попробовали продавать это предприятиям. Продали с несколькими фармацевтическими компаниями. Они используют это для неинвазивных клинических исследований.

Пока мы на это переходили, начали стремительно кончаться деньги. Точнее, они у нас до этого кончались, мы там уже поднимали bridge-раунд от существующих инвесторов. И в итоге мы сказали: «Слушайте, по ходу эта модель не очень работает». Нам нужен какой-то более быстрый успех. И к нам приехали знакомые из крупной нефтесервисной компании — у них инновационный центр здесь в Долине. Они поиграли в нашу технологию и сказали: «Блин, ребята, это же гениально, это же решает нам вот такую, вот такую и вот такую проблему, можете нам это сделать?»

— Какую?

— Это производственная эффективность и безопасность. Так или иначе, любой мануальный труд делается по чек-листам. Строго соблюдая его, человеку не отрубит руку, не отрежет голову, на него не упадет бетонная плита и т. д. Мы делаем саммари того, что человек сделал, и превращаем это в статистику, превращаем поведение людей в Big Data. И вот за это готовы намного больше платить, чем за стариков. И намного проще это продается. То есть наша маржа, которая еле-еле сходилась на двух годах использования к 10%, неожиданно стала 75%. И у нас расписано на полтора года вперед, что мы будем делать. Новых клиентов не берем. Просто не успеваем расти с такой скоростью.

«Люди не хотят покупать вещи у токсичных брендов»

— А сколько всего денег вы привлекли?

— С последним раундом получается $16 млн.

— На что все эти деньги уходят?

— Зарплаты инженеров, зарплаты продуктологов. В основном — люди.

— Сколько вообще у вас людей работает?

— Порядка 40 человек.

— То есть это прям большая компания. И сколько вы зарабатываете?

— У нас маленькая пока выручка. У нас выручка от платных пилотов.

— Коля, скажи мне и как предприниматель и как инвестор, где грань между иррациональным возбуждением по поводу изменения мира и реальностью бизнеса?

— Если ты создаешь достаточное value для того, чтобы стейкхолдеры продолжали в твой бизнес верить, развивать его, инвестировать в него, покупать эти продукты, значит, ты делаешь все правильно. В 2021 году потребителям важно, какой месседж несет бренд. Люди не хотят покупать вещи у токсичных брендов. Наверное, те ценности, которые ты несешь в мир, не очень сильно влияют на твой cash flow прямо сегодня, здесь и сейчас. Но даже на твой cash flow завтра они влияют.

— Как ковид повлиял на инвестиционную и предпринимательскую среду здесь? Он вообще как-то повлиял?

— Повлиял, конечно. Первые три недели инвесторы ничего не инвестировали. Все сосредоточились полностью на здоровье своих портфельных компаний. Фонды занимались тем, что раздавали займы своим портфельным компаниям, чтобы они просто пережили этот локдаун. Но инвестиционная активность вернулась уже через полтора месяца. Фонды начали смотреть новые сделки, начали смотреть их по Zoom. Не встречаясь с человеком, можно сделку закрыть, и много сделок закрывается.

— А вы как пережили?

— Gagarin полностью проинвестировал большую часть этого года. И мы занимались тем, чтобы помогать портфельным компаниям.

— А там кому-то пришлось помогать?

— Особо нет. В Gagarin нет инвестиций в travel, который сильнее всех пострадал. А так — почти никто.

— Слушай, чего я не поняла в твоем рассказе. Вот вы встретились с вашим кофаундером, я так понимаю, вас там четверо.

— Трое. Четвертый остался только инвестором.

— У вас там очень интересно распределены роли. Один — кофаундер и СЕО.

— Да.

— А другой — кофаундер и президент. Это ты.

— Это я.

— Это как? Как Путин с Медведевым?

— Нет. Мы не такие. Слушай, я в детстве хотел быть президентом. На самом деле президент — это нормальная должность в компании американской, которая по сути является второй. Я второй человек в компании (интервью записывалось в ноябре 2021 года. — Прим. The Bell). У нас я отвечаю за все внешние процессы, за продажи, business development, фандрайзинг, пиар, маркетинг, какие-то внешние стороны продукта. А Макс отвечает за более внутренние вещи. У нас куча есть пересечений, мы очень много вещей делаем вместе. Но стараемся делать поменьше вещей вместе, потому что когда мы вдвоем делаем какую-то вещь…

— Для всех остальных это кошмар.

— Да. Это еще растрата времени дорогущего.

— Так у вас кто главный?

— Макс — главный. У Макса больше доля.

— А почему вы так договорились?

— Ну, Макс главный, Макс — СЕО, он стартовал эту штуку. Когда мы стартовали, у меня был огромный кусок работы в фонде. Я не мог 120% своего времени посвятить Cherry. Да, я работаю очень много иногда. Ночью просыпаюсь — тоже начинаю работать. Но у Макса нет ничего — только Cherry. Мы изначально понимали, что Макс будет все свое время заниматься только Cherry.