«Теперь это затрагивает всю страну». Алексей Левинсон — о том, как мобилизация повлияет на российское общество

По крайней мере до вчерашнего объявления о мобилизации россияне, в том числе те, кто не поддерживает войну, в большинстве своем жили так, будто ничего особенного в Украине не происходит, отмечал в недавнем интервью The Bell руководитель отдела социально-культурных исследований «Левада-центра» (признана в РФ иноагентом) Алексей Левинсон. Теперь мы поговорили с ним том, как россияне отнесутся к мобилизации, может ли она привести к падению поддержки войны и что будет означать включение общества в военные действия.

— В прошлом интервью вы говорили: «Мобилизация если есть, то в телевизоре. А в людях — тогда, когда его смотрят». Теперь мобилизация реальна. Как это может поменять отношение россиян к войне? Изменятся ли цифры ее поддержки?

— На выработку отношения к событиям у общественного мнения уходит около недели. Пока оно не выработалось, люди с неуверенностью отвечают или просто избегают ответов на вопросы социологов.

В конце месяца мы запустим очередной общероссийский опрос. К этому времени, очевидно, в обществе какое-то мнение о мобилизации уже выработается. Если до этого не произойдут какие-то события, которые резко повлияют на общественное мнение, связанные, например, с общей ситуацией на поле боя, мы узнаем, как мобилизация повлияет на отношение к специальной военной операции (СВО).

Самое главное, [что уже можно спрогнозировать], — дробление, которое, очевидно, будет происходить внутри общества. Наверняка найдется значительная часть россиян, которые поддержат идею мобилизации. Среди них будет много людей, которые сами не подлежат мобилизации, у которых нет близких, которых могут мобилизовать.

С такими воинственными мнениями мы уже знакомы. Эти люди поддержат мобилизацию как меру, демонстрирующую силу той страны и той власти, с которыми они себя отождествляют. Мобилизация приведет к активизации этих энтузиастов военного решения [конфликта в Украине].

С другой стороны, вероятно, доля людей, которые относятся отрицательно к СВО, увеличится, они же отрицательно отнесутся и к планам мобилизации. Это прежде всего те, кто сами подлежат мобилизации, а также их друзья и родственники. Также будут люди, которые не поддерживают идею мобилизации из идейных соображений и считают, что надо [в отношении Украины] действовать по-другому, нужны мирные переговоры и т.д. Правда, что касается выступавших (в августе) за переговоры, часть исходила из простой мысли «лучше, чтобы не убивали друг друга» — и не думала, что украинскую сторону тогда никакое перемирие до полного вывода войск не устраивало. А некоторая часть по сути поддерживала высказанную [президентом РФ Владимиром] Путиным позицию, требующую от украинской стороны признать сложившееся положение, согласиться с ним.

Надо понимать, что российское общество не то чтобы расколото — оно по большей части поддерживало и поддерживает политику властей, в том числе относительно СВО. Но от этого массива поддержки постепенно откалываются какие-то части. Этот процесс, видимо, будет продолжаться.

— Как недавнее контрнаступление ВСУ в Харьковской области сказалось на поддержке войны?

— К сожалению, пока данных на этот счет нет.

— Можно ли ожидать, что мобилизация приведет к массовым протестам среди, например, тех, кто не поддерживает войну или кого касается мобилизация?

— Поджогов военкоматов или еще каких-то действий, связанных с активными формами сопротивления, я думаю, мы увидим не очень много — и они не смогут остановить кампанию по мобилизации. Я думаю, что протесты будут распространены по стране, но они будут точечными. Единой, массовой демонстрации или забастовки, некоторого скоординированного процесса я пока не ожидаю.

— Будут ли сейчас массовые попытки покинуть страну или какие-то другие попытки отклониться от призыва?

— О выезде из страны точно задумались очень многие. Но уже есть информация, что улететь [в ближайшие дни] практически невозможно, билетов уже нет либо они стоят заоблачно дорого. Кто-то попробует уехать по железной дороге [или через наземные границы]. Но там тоже будут трудности.

Россияне, наверное, небезосновательно считают, что людям призывного возраста могут отказать в праве пересечения границы или, по крайней мере, как-то ограничивать их в этом, например, требуя справки от военкомата. Пока что такие сведения [в большинстве регионов] опровергаются, но сам факт того, что их приходится опровергать, означает, что такого рода обеспокоенность широко распространена.

— Будет ли уклонение от призыва социально одобряемым действием? В регионах, вероятно, достаточно распространено мнение «не служил — не мужик» и т.д.

— Я думаю, что все, кто хотели служить, в общем, уже записались в добровольцы или контрактники. В ответ на получение повестки, я думаю, реакции будут соответствовать, что называется, нормальному распределению: мы увидим меньшинство, которые рапортуют, что они рады служить России, готовы выполнять свой воинский долг и т.д. Будет другое меньшинство, которое будет всеми силами уклоняться от призыва. И будет большинство, для которого, как всегда, характерно пассивное состояние: «если заберут, то что сделаешь, придется идти».

— Пропаганда будет пытаться обосновать необходимость мобилизации?

— Да, вне всякого сомнения. Пропаганда уже начинает раскручиваться по теме мобилизации. Набор директивных позиций, на основе которых будет строиться пропаганда, тем, кто будет пропагандистскую кампанию разворачивать, еще предстоит детализировать. Я думаю, что через очень непродолжительное время пропагандистские масс-медиа получат прямые директивы: должна ли интонация быть позитивной, например, с акцентом на долг, на гражданское самопожертвование, то есть героической, или негативной, про ненависть к врагам, более прозаической.

— Вы говорили, что в вопросах жизни и смерти пропаганда играет несущественную роль — она только словесно оформляет установки общества. В вопросе мобилизации пропаганда будет играть значимую роль?

— Зависит от того, в какой мере удастся показать, что [мобилизация] — это не вопрос жизни и смерти, а скорее технический вопрос: например, что «теперь к России присоединяются очень большие новые территории, надо там нести службу». То есть просто придется служить там, где раньше не служил. О том, что надо идти на поле боя и что там очень легко можно расстаться с жизнью, рискует говорить открыто только такой человек, как господин Пригожин. Вслух это говорят далеко не все — и массовая пропаганда вряд ли будет следовать такому радикальному месседжу.

— Еще одна цитата из вашего интервью: «В этом смысле эта спецоперация отличается от, скажем, афганской и чеченской войн, где погибали „наши ребята, наши мальчики“. Сейчас никто так не говорит. В частности, из-за этого власть не решается на всеобщую мобилизацию». Власть решилась на нее, потому что не боится протестов?

— Я думаю, что власть, взвешивая на одних весах опасность протестов и опасность, исходящую от того, что украинская армия сейчас будет одерживать одну победу за другой, сочла, что опасность от второго [с точки зрения снижения ее поддержки] выше. Но сразу же после объявления мобилизации стали успокаивать общество и говорить, что мобилизация коснется далеко не всех, а только 1% потенциальных резервистов (министр обороны РФ Сергей Шойгу заявил, что «частичная мобилизация» затронет «300 тысяч резервистов» при общем «мобилизационном ресурсе» 25 миллионов человек. — The Bell), что мобилизуют не «всех», а только отдельные категории. В частности, тех, кто сравнительно недавно отслужил.

Люди, которые уже отслужили, скорее всего, себя внутренне считают военнообязанными. Воинская служба меняет их натуру: если ты мужик, если ты служил, если ты давал присягу, [то должен соглашаться на мобилизацию]. Эти вещи значимы для очень многих. Вопрос, куда их посылают и зачем, может быть вторичным по отношению к этим внутренним обязательствам. Эти же люди не задают вопросов об обоснованности приказов до того, как их выполнять. А людей, которых что-то держит в [мирной жизни] — дети, бизнес, работа, — среди них меньшинство, и они будут искать способы откупиться, спрятаться или, в конце концов, как-то начать протестовать.

На практике многое будет зависеть от действий военкоматов, Росгвардии или кого-то еще, кого привлекут обеспечивать этот процесс: если будут какие-то эксцессы встречаться, происходить облавы — это одно. Эти органы сработают так, как им велено работать, с учетом их эффективности, недостатков бюрократии и т.д. А если это пойдет, в общем, более-менее тихо — это другое.

Мне кажется, что у мобилизации есть важный адресат, и он находится не внутри России. Прежде всего мобилизация должна испугать Украину. Также это месседж, который Россия посылает Западу: сейчас в кратчайшие сроки четыре региона Украины превратятся в территорию РФ. Посягательство на них — это посягательство на территорию РФ, и все условности, сдерживающие факторы, которые были до этого, действовать перестают. Прежде всего это касается вопроса о ядерном ударе, о применении средств массового поражения.

— А для внутренней аудитории это понятный месседж? Реально ли россияне после референдумов в так называемых ДНР и ЛНР, Запорожской и Херсонской областях будут расценивать их как часть своей страны?

— Я думаю, что эти действия [по присоединению] будут поддержаны, но не потому, что все люди в РФ, к примеру, всегда думали, что Херсонская область должна быть частью России. (Конечно, есть часть россиян, которые разделяют мнение, что вообще вся Украина — это часть России, отторгнутая от нее в 1991 году. Поэтому любая часть Украины, Херсонщина это или Одесса, — земли то ли России, то ли Советского Союза. Для них все действия по присоединению земель заранее правомерны.)

Но большинство людей вообще не думают на политические темы, они априори лояльны любому решению российских властей или конкретно Путина. Эти люди делегируют ему, вообще властям все полномочия по принятию любых решений, в том числе касающихся их собственной жизни. А есть и те, кто относится к [происходящему в Украине] как к спортивному состязанию: «мы эти регионы ловко сейчас к себе присоединим, и ничего они не смогут сделать». И этим людям не приходит в голову, что это вопрос жизни десятков, сотен тысяч людей.

Есть, конечно, совсем другие люди, настоящие граждане, которые считают, что это все нарушение международного права, прав людей, которые проживают на этих территориях. Они выразят заранее недоверие этим референдумам. Они, безусловно, будут составлять меньшинство в России. Будет ли их голос услышан в Украине, в Европе, не знаю. Там многим кажется, что в России все одним миром мазаны. А это не так.

— А каково будет отношение общества к гибели неконтрактников?

— Я думаю, что немного рано про это говорить. Людей, которые сейчас пойдут, не отправят сразу эшелонами в Украину — они поедут в учебные лагеря и т.д. Все это растянется, все потонет в какой-то рутине, отчасти наверняка в неразберихе. Пройдет месяц-два-три до того, как эти люди окажутся на поле боя, — за это время много чего может произойти.

— Кажется ли вам, что мобилизация пересматривает общественный договор: «вы не лезете в политику, а мы не трогаем вас»?

— Я не очень люблю термин «общественный договор» [применительно к России]. Власть у нас не договаривается с обществом, а просто объявляет ему свое очередное решение. Это не контрактные отношения.

Но, так или иначе, требование сидеть тихо никто не отменял, жесткость этого требования, наоборот, повышается. Но теперь и для общества разговор будет другой: мы все [как общество] включены в эту военную ситуацию. Это не какой-то экспедиционный корпус где-то там воюет, а, в общем, теперь это затрагивает всю страну. Включается героическая модальность: «Мы солдатская страна, солдатская нация. Будем воевать, нам не впервой» и т.д. Риторика известная.

Буквально до вчерашнего дня мы неоднократно говорили, что Россия живет так, как будто ничего не происходит. В том числе и Путин себя так вел, что ему ставили в укор: там война, а здесь [на Дне города в Москве] — праздники, фейерверки. Ну теперь праздники кончились — началось другое время.

— А как это изменит общество?

— Каких-то актов героизма, самопожертвования, сочувствия, каких-то добрых чувств людей, когда война и на поле боя, и в прифронтовой полосе, и в тылу, сейчас ждать не приходится. Они никому особенно не нужны, не требуется кого-то жалеть, некому сочувствовать.

Чувство страха, чувство агрессии против чужих, против тех, кто внутри страны не разделяет ценности и ориентиры власти, напротив, сейчас будут активизированы. Я думаю, что впереди — довольно мрачный период.