«Телега, скрипя, продолжит ехать по скользкой дороге вниз». Экономист Владимир Гимпельсон — о том, как война изменила рынок труда в России

Любые изменения в экономике затрагивают рынок труда, то есть то, как люди работают, ищут вакансии и сколько зарабатывают. Война с Украиной, которая длится уже полгода, могла стать для этого рынка и экономики в целом большим потрясением, но резких изменений мы пока не видим. О том, что будет происходить на рынке труда дальше, мы поговорили с одним из лучших в России специалистов в этой области, с директором Центра трудовых исследований Высшей школы экономики Владимиром Гимпельсоном.

В июне Росстат сообщил о рекордно низких показателях безработицы — 3,9%. Хотя в конце февраля — марте многие эксперты предрекали скорый крах российской экономики, что не могло бы не отразиться на рабочих местах. Как так получилось?

Поддержание низкой безработицы в условиях нынешнего кризиса кажется удивительным. Компании закрываются и уходят, производство сокращается, а безработица не растет. Возможно ли такое? Краткий ответ — да, возможно. Есть несколько объяснений этому явлению. Они не исключают друг друга, а дополняют. Во-первых, российский рынок труда всегда реагировал на кризисы снижением трудовых доходов, а не занятости. Такая реакция связана с действующими институтами рынка труда — сложностью массовых увольнений и низкими значениями МРОТа и пособия по безработице. Тут ничего пока не поменялось. Во-вторых, уход компаний и остановка производства — это постепенный процесс, во многом пока не реализовавшийся в массовых увольнениях. Работники получают компенсационные выплаты, многие производства (типа «Автоваза») субсидируются государством, где-то работники отправлены в отпуска, где-то сокращен рабочий день. В итоге значительного выплеска рабочей силы на рынок пока нет. В-третьих, теряющие работу могут искать альтернативу в сером или неформальном секторе. Что здесь происходит, сказать пока сложно. Но этот сегмент всегда работал как «абсорбирующая губка». Низкое пособие по безработице не позволяет сидеть без работы, неявным образом направляя сюда ищущих работу. В-четвертых, летом всегда безработица ниже — даже потерявшие работу часто хотят передохнуть, отдохнуть, поработать на садовом участке и так далее. Их поиск активизируется к осени. В-пятых, в экономике есть инерция — посмотрим, что будет к концу года. Безработица может подрасти, но значительного роста я все равно не жду.

Как в целом изменился рынок труда за полгода?

О том, что произошло на рынке труда за второй квартал, судить пока очень сложно из-за нехватки данных. Можно предположить, что вакансий становится меньше и они хуже. Отсюда и выводы для заработков.

Многие зарубежные компании ушли из России — а как это отразилось на занятости?

Уход зарубежных компаний отразится на занятости не сразу. Многие компании ушли, но какое-то время они продолжали содержать свою рабочую силу, выплачивая им какие-то деньги. Занятость поддерживается, поэтому она не обваливается сразу. И потом, когда люди теряют работу, это не значит, что они сразу же становятся безработными. Они постепенно адаптируются к ситуации. Например, если IKEA уволила своих сотрудников, это не значит, что их сразу наймет условный «Перекресток». Эти люди либо какое-то время не будут работать, либо сразу начнут заниматься полуформальной деятельностью: пойдут работать курьерами, сиделками, нянями и так далее. Не надо думать, что если 100 человек уволили, то эти 100 сразу же окажутся безработными.

Плюс есть такая вещь, как пособие по безработице. Это подушка, на которую человек может рассчитывать, когда ищет работу. Чем она мягче, удобнее, тем дольше можно искать работу. А долгий поиск работы означает рост безработицы. А когда у вас смехотворное пособие, которое трудно получить, как это, например, в России, вы не можете долго искать работу, вам приходится браться за первую попавшуюся. Если у вас есть права, машина, вы регистрируетесь в «Яндексе» и идете работать таксистом. Или существуют бесконечные «Ленты», «Магниты», «Перекрестки» и прочие супермаркеты, которые пропускают через себя огромное количество кассиров, продавцов, мерчандайзеров. Всегда есть возможности что-то выбрать и таким образом заработать.

Многим предприятиям теперь придется перестраивать свою работу — западных комплектующих нет, доступ к некоторому программному обеспечению перекрыт. А как это все отразится на работниках и их производительности?

Отразится плохо. Российские компании будут пытаться как-то заместить то, чего у них больше нет. Например, немецкие компоненты — китайскими, турецкими, какими-то еще. Либо они будут сами что-то делать на коленке. Вот ушли поставщики компонентов для Renault, но в Самарской области есть компании, которые ранее что-то делали для «Автоваза». Они сейчас вылезут из своего «подполья» и опять будут предлагать свою продукцию уже для упрощенной «Лады». Вот так все и будет работать. Это будет технологически хуже, примитивнее, менее качественно. Но это позволит телеге, скрипя, продолжать ехать по длинной скользящей дороге вниз.

Во время коронакризиса больше всего пострадала сфера услуг — торговля, транспорт, гостиничный бизнес, строительство. А какие сферы больше всего пострадают во время нынешнего кризиса?

Больше всего уже пострадала автомобильная промышленность, ее не стало. Пострадала и гражданская авиация — в Шереметьево закрыты несколько терминалов, Домодедово и Внуково работают, но на небольшую часть мощности. Наверное, еще сильно пострадала торговля. Прежде всего в части логистики, которая обеспечивала доставку товаров. Что с торговыми сетями, сказать трудно, но можно предположить, что пострадали продавцы импортных товаров.

С другой стороны, всегда что-то возникает взамен, в этом плане российская экономика достаточно гибкая. Например, если что-то ломалось в советской экономике, которая была полностью государственной и плановой, то там ломалось все. А сейчас люди, которым как-то надо выживать, приспосабливаются, суетятся, что-то придумывают. Многие из них достаточно хитроумные, адаптивные. Они думают: «Не можем привезти что-то из Франции? Привезем из Турции. Не получится из Турции, значит, привезем еще откуда-нибудь». Ведь многие бизнесмены, большие и средние, через все это проходили в 90-е, они это не забыли и нужных навыков не растеряли. В этом проявляется одно из преимуществ частного предпринимательства.

А можно ли сравнить коронакризис и сегодняшний кризис? Когда было хуже?

Сравнить можно. Коронакризис изначально рассматривался как очень короткий кризис. И хотя какие-то производства были остановлены, их остановили ненадолго. Всеми кризис воспринимался так: вот острая фаза пройдет и снова все заработает.

Нынешний кризис означает разрыв очень многих хозяйственных связей. Он больше похож на кризис 1992 года после развала СССР, когда связи между предприятиями, которые находились в разных регионах страны и в разных бывших союзных республиках, фактически перестали существовать. Так происходит и сейчас, только обрываются не внутристрановые связи, а межстрановые.

Этот кризис будет более долгим, чем коронакризис. Кризис на рынке труда чувствовался фактически только во втором квартале 2020 года. В третьем квартале он чувствовался уже слабее, в четвертом — его уже практически не было. А этот кризис идет по нарастанию. Я думаю, что с основными его последствиями мы еще не столкнулись, они впереди.

Есть ощущение, что многих людей беспокоит инфляция и то, что индексация (если она есть) зарплат за ней не поспевает. Каковы шансы того, что это может вылиться в протесты или забастовки на рабочих местах?

Тут две вещи. Во-первых, могут ли инфляция, безработица, одним словом, экономические трудности, вылиться в беспокойства? Ответ однозначный: могут. Другой вопрос, какие формы это недовольство может принять. Чтобы недовольство приняло массовые, коллективные формы, для этого должны быть определенные условия. Люди должны иметь возможность каким-то образом организовываться. У любого протеста должен быть лидер. Репрессии за протест не должны быть слишком жесткими. Но в России этих условий нет. Практически вся оппозиция уничтожена, репрессии достаточно жесткие. У протестов нет ни организации, ни организаторов.

А профсоюзы?

В России практически нет никаких профсоюзов, кроме официальных. А официальные профсоюзы — карманные. Они будут делать все, чтобы недовольство оставалось «на кухне».

Кажется, что российские работники маломобильны. Но в этот кризис одни регионы пострадают больше других. Увидим ли мы по этой причине миграцию работников внутри страны?

Представление о том, что российская рабочая сила маломобильна, на мой взгляд, неверно. Российские работники очень мобильны. Это видно на основе цифр по интенсивности оборота рабочей силы (по показателям наймов и выбытий) и по доле работников со стажем на данной работе менее года. А о низкой межрегиональной мобильности мы, как правило, судим на основе данных МВД, которые основаны на смене места жительства. При переезде люди часто не попадают в статистику, потому что далеко не все снимаются с регистрации в своем «родном» регионе и встают на регистрацию в новом, еще они не всегда продают свои квартиры. Мне кажется, что мы сильно недооцениваем масштаб межрегиональной мобильности. Конечно, какие-то люди маломобильны: у них могут быть родственники, требующие ухода, может не быть денег или здоровья для переезда. Но попробуйте в Москве сделать ремонт, найти няню или сиделку. Вы столкнетесь с мигрантами не только из других стран, но и из других регионов России. То же самое в сфере такси, торговли.

Россия — один из мировых лидеров по доле людей с высшим образованием. В одном из своих обзоров вы отмечали, что на российском рынке труда существует проблема «переобразования» — высокообразованных людей больше, чем для них существует подходящих рабочих мест. Учитывая, что «качество» вакансий становится хуже, сохранится ли проблема «переобразования» или люди станут реже выбирать путь высшего образования для того, чтобы выйти на рынок труда?

Рост спроса на высшее образование — это довольно длинный трек. И он связан как с соображением чисто экономическим (высшее образование дает более высокую премию к зарплате, нежели любое другое, одним словом, оно оплачивается и окупается), так и с тем, что высшее образование становится своего рода социальной нормой. Когда оно у всех вокруг, то не иметь его становится как-то не очень комфортно. И родители с высшим образованием вряд ли бы хотели, чтобы их дети остались без него. И то же самое с теми, кто это образование не получил: они говорят, время было сложное, мы копили деньги и делали все, чтобы наши дети окончили университет. А тут выясняется, что жизнь поменялась. И от этой установки очень трудно избавиться.

Еще один момент — даже если работа не требует высшего образования, оно все равно будет у большинства соискателей. Зачем работодателю брать человека без высшего образования, если он может взять человека с ним? И такой человек, с его точки зрения, будет лучше, потому что все-таки чему-то да научился. Даже если и ничему не научился, то наличие высшего образования говорит о том, что у него есть какая-то мотивация, что он лучше в каких-то смыслах тех, кто не постарался его получить. Поэтому стремление получить высшее образование — эта тенденция будет продолжаться, ее очень трудно остановить.

Выпускники, которые выходят на рынок труда в кризис, сталкиваются со штрафами как с точки зрения занятости, так и доходов. Что бы вы посоветовали тем, кто только заканчивает учиться и собирается работать?

Советы здесь давать сложно. Действительно, те, кто выходит на рынок труда в рецессию, получают длительный штраф. Вот только что мы прошли коронакризис, и те, кто выходил на рынок труда в «корону», сталкивались с большими проблемами. Сейчас новая рецессия, новые проблемы. Советов можно дать не так много: старайтесь использовать все возможности, которые есть, старайтесь приобретать те навыки, которые востребованы. Конечно, в любой кризис какие-то профессии страдают больше, какие-то — меньше. Надо смотреть на то, в каких сферах или в каких профессиях возможностей больше, и смещаться туда. Переучиваться, подучиваться… Причем переобучение касается не только выпускников, это касается всех на свете. Жизнь — это сплошное переобучение. Если человек прекращает переобучаться, он «вылетает» из этой жизни. А чем технологическая гонка быстрее, тем важнее быстро переучиваться, иначе очень быстро оказываешься на обочине.

Что ждет рынок труда в перспективе?

Ответ зависит от продолжительности перспективы. До конца года принципиально мало что изменится. Рынок труда все в большей степени будет становиться рынком работодателя и возможности прилично оплачиваемой работы будут сжиматься. Зарплаты расти не будут, а в реальном выражении снизятся. В среднесрочной перспективе проявится структурная перестройка занятости — в сторону упрощения, примитивизации, увеличения спроса на «мозолистые руки» вместо «сложноустроенных мозгов». Этот процесс будет постепенным, но долгим. Одновременно может появиться спрос на новые профессии. Например, если автомобильный парк стареет, а новые машины становятся редкостью, значит, нужно ремонтировать старые. И спрос на автослесарей, которые могут сделать из старых консервных банок работающие автомобили, может расти. Такая же история с самолетами, компьютерами.

Вы упомянули, что рынок труда будет становиться рынком работодателя. Что это значит и какие у этого могут быть последствия?

Это означает, что соискателей будет гораздо больше, чем вакансий. И работодатели, нанимая их, будут диктовать свои условия. Если предложение труда не снижается, а спрос на труд падает, то ставка зарплаты будет идти вниз. Так всегда происходит в кризис.

А что будет с рынком труда в России, если военные действия продлятся еще полгода, год?

Я думаю, что все тенденции, о которых мы с вами говорим, продолжатся в любом случае. Думаю, что это очень долгая история. Разрывы связей, которые произошли, не могут восстановиться быстро. Поэтому я не связываю ситуацию с тем, закончатся ли боевые действия завтра, через три месяца, полгода. Думаю, все будет двигаться в одном направлении вне зависимости от этого. Для этого уже все заложено.