«Советское оборонное лобби находилось прямо при дворе». Экономист Марк Харрисон о том, как советская экономика пережила войну, но осталась военной

После начала войны в Украине многие комментаторы сравнивали российскую экономику с советской в контексте милитаризации и перекоса в сторону военного производства. Особенно громкими эти сравнения стали на фоне принятия нового федерального бюджета, где впервые в истории современной России военные расходы превысили социальные. Почему советская экономика изначально была заточена на массовое военное производство? Правда ли то, что она рухнула под тяжестью военных расходов? Ждет ли это российскую экономику? Об этом мы поговорили с британским специалистом по советской экономической истории Марком Харрисоном.

— В своей статье к столетию революции 1917 года вы пишете, что «военные возможности Советского Союза были непропорциональны размерам его экономики». Почему так вышло? И справедливо ли это теперь уже для российской экономики?

— Я убежден, что советская экономика изначально создавалась для обеспечения военной мощи. В 1917–1918 годах Владимира Ленина и его соратников вдохновляли две модели. Первая — американская система массового производства. Вторая — немецкая военная экономика под руководством Пауля фон Гинденбурга и Эриха Людендорфа.

Советы подсмотрели, какие приоритеты, снабжение и государственное управление были у последней, и решили, что это и есть правильный путь. Они посчитали, что такая экономика подходит и для массового производства, потому что, с их точки зрения, оно представляло собой централизованную систему. В ней один центр был «мозгом» всех операций, а другой — координировал работников и узлы, собирающие сырье и компоненты для создания продукта — машины, самолета, танка, неважно чего. Советы считали, что за массовым производством будущее.

В то же время они смотрели в будущее и думали о том, какой будет современная война. Руководителям СССР она виделась войной двигателей, моторов, оружейных платформ. И им нужна была экономика, которая производила бы эти вещи. Поэтому большевики с самого начала старались создать именно ее. В конце концов они добились успеха в том смысле, что во Второй мировой войне смогли отразить разрушительное нападение Германии. После войны большевики создали военную мощь в масштабах, равных или превосходящих Соединенные Штаты, экономика которых более чем в два раза превышала размер советской экономики. В этом смысле советская военная мощь была непропорциональна экономике.

Сегодня Россия тратит на войну в Украине намного меньше, чем СССР тратил на военные нужды. Но сегодняшняя Россия — это не Советский Союз. И вы все равно можете наблюдать некоторую нервозность российского руководства по поводу того, выдержит ли экономика бремя войны.

— Насколько правдиво утверждение о том, что советская экономика развалилась именно под тяжестью больших военных расходов?

— Я с этим не согласен. Советская экономика не рухнула в 1942 году, это произошло в 1991 году, когда военные траты составляли 15% ВВП и постепенно сокращались. То, что вызвало этот крах, имело в первую очередь политические причины и выражалось в восстании советских граждан.

Сегодня, как мне кажется, проблема путинской администрации состоит в том, что она не только не осознает предел терпения общества, но и не хочет об этом знать. Но когда вы все-таки находите эту грань, уже может быть слишком поздно. И администрации приходится действовать очень осторожно.

Развал же советской экономики, как и развал всего СССР, был многомерным. В нем были задействованы множество факторов: экономических, политических, моральных и психологических.

Что касается тяжести военных расходов, то она в то время была существенной, но посильной. В разные периоды советской истории эти расходы были разными: от нескольких процентов ВВП в 1930-е годы до пика в 66% во время Великой Отечественной войны. В 1980-е они составляли 15–17%. Многие экономики выдерживают такие расходы и не рушатся под их тяжестью.

— Есть ли вообще здравый предел милитаризации экономики?

— Разброс может быть очень большим. Если вернуться на 300 лет назад, большинству стран было сложно потратить на военные нужды более 5% от национального дохода из-за отсутствия должной фискальной системы. К концу XVIII века северо-западные европейские экономики прошли через фискальную революцию и удвоили расходы на вооруженные силы в мирное время, а в военное — увеличили их до 20%.

К моменту начала Первой и Второй мировых войн страны начали тратить до половины национального дохода на войну — не обязательно каждый год, а на протяжении нескольких лет. Когда Германия и Япония во время Второй мировой войны были на грани поражения, они тратили две трети национального дохода на военные нужды. И это уже было чересчур, в то время впервые появился какой-то лимит [трат].

Для советской экономики предел расходов был достигнут в 1942 году, когда страна тратила на войну 66% ВВП. В то время СССР был на грани краха: все ресурсы уходили на войну, люди голодали, размер капитала сокращался, армия терпела сокрушительные поражения. Но зимой 1942–1943 годов страна начала получать доступ ко все большему количеству ресурсов, часть из них — от западных союзников, часть — за счет восстановления экономики в условиях стабилизации фронта после победы Красной армии в Сталинградской битве. В 1943 году общий объем ресурсов, доступный советской экономике, вырос примерно на 17% по сравнению с годом ранее. Почти половина этого прироста пришлась на иностранную помощь, значимую роль также сыграло увеличение внутреннего военного производства за счет ввода в эксплуатацию эвакуированных заводов, мобилизации рабочей силы и сокращения затрат.

Читайте также: Как выглядит милитаризация российской экономики? Объясняем в семи графиках

— Военные возможности СССР и пределы оборонного комплекса страны прошли испытание гонкой вооружений между СССР и США. С какого момента мы можем говорить о ее начале в классическом виде? Как советская экономика адаптировалась к этой гонке?

— Прежде всего, нужно взглянуть на период до того, как США стали основным врагом СССР. Советские лидеры готовились к гонке вооружений с 1918 года — военное строительство и оборона были в числе главных приоритетов партии. Единственный вопрос в то время заключался в том, с кем они будут соревноваться. В первую очередь гонка велась против Великобритании, Франции, Польши. Восприятие США как военной угрозы случилось потом — после Второй мировой войны.

Перевооружение СССР началось во второй половине 1920-х годов. Если посмотреть на советскую статистику с середины 1923-го по 1941 год, можно увидеть стабильный и постепенный рост. Думаю, большевики считали, что война обязательно начнется, к ней нужно готовиться. В качестве потенциальных врагов сначала рассматривалась Япония, потом Германия, уже позднее США. Поскольку советскую экономику, как я уже сказал, спроектировали для гонки вооружений, я не думаю, что ее нужно рассматривать в контексте постоянной адаптации для соперничества с США. Источник военной угрозы из-за границы постоянно менялся. Но вот это восприятие, что «мы под угрозой», «мы должны готовиться к войне», «мы должны превзойти потенциального агрессора», оно было всегда.

— Почему СССР постоянно ожидал нападения?

— В 1917 году режим в России был свергнут в результате объединения внешней угрозы (Германии) и внутренней (революция). О том, насколько явной была координация этих угроз, историки могут спорить еще долго, но немцы явно или неявно нападали снаружи, а большевики атаковали изнутри.

В 1920-х годах вся Европа была изнурена войной. И тем не менее почти каждый год у СССР возникали осложнения с соседними странами, Великобританией, Францией и Японией. Сталин получал доклады органов безопасности, в которых говорилось об угрозе извне. Он слушал своих генералов, которые говорили, что страна не готова к войне, что нужно создавать новые военные отрасли, производить новое оружие. При этом Сталин четко понимал, что при любой внешней напряженности возрастало внутреннее недовольство. В то время крестьяне в деревнях перешептывались: «Если нам дадут оружие, в кого нам стрелять? В большевиков или во врага?»

Сталин считал, что нужно учитывать обе эти угрозы, думать, как защищаться от них одновременно. И он был уверен, что если нанести удар по внутреннему врагу, внешний нападет с меньшей вероятностью, ведь он увидит, как силен режим внутри. Думаю, что эти соображения и привели к «Великому перелому» — решению коллективизировать сельское хозяйство и индустриализировать страну, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев.

— Советская экономика в целом характеризовалась явным креном в сторону производства товаров так называемой «Группы А» (промышленные товары) по сравнению с «Группой Б» (потребительские). Стоит ли что-то еще за этим перекосом?

— Тут все дело в преемственности. Общие направления организации экономики были заложены еще в 1930-е. Во время Второй мировой войны произошла технологическая революция, которая изменила приоритеты СССР. Ими стали развитие реактивной авиации, ракет, радарной технологии, всего того, что можно было бы применить в военных разработках или в создании атомного оружия. Для всего этого были необходимы последовательные технологические скачки.

— Исследование Института народнохозяйственного прогнозирования советской Академии наук показало: если бы всю продукцию советского машиностроения оценили по рыночным ценам, то доля вооружения составила бы более 60% этой продукции, а доля «гражданских» товаров — 5%. Почему СССР, в отличие, например, от США, так и не удалось на основе своего мощного оборонного сектора построить такой же мощный гражданский сектор?

— Я не до конца убежден в огромном вкладе американской военной промышленности в производство потребительских товаров. В этом случае люди обычно вспоминают сковородки с антипригарным покрытием (в них используется политетрафторэтилентефлон, который впервые применили при работах над Манхэттенским проектом. — The Bell). Иногда я и сам задаюсь вопросом, какие еще существуют хорошие примеры. Понятно, что, например, разработка реактивного двигателя ускорилась из-за Второй мировой войны. Он стал основой как гражданской, так и военной авиации. Но, вероятно, это и так случилось бы в конечном итоге — война скорее повлияла на скорость, а не на процесс разработки.

Если отбросить все это в сторону, есть две причины, почему советская экономика была совершенно непригодной для развития потребительских товаров и услуг.

• Первая — связана с информацией. Обмен информацией составляет основу многих рынков потребительских товаров и услуг в современных западных экономиках. Производители не только делятся информацией о своих продуктах, но и собирают ее, потому что хотят узнать о наших предпочтениях, интересах и т. д. То же самое верно и для тех, кто предоставляет услуги, особенно в финансовой сфере. Невозможно представить подобное в такой бюрократической и секретной среде, как в советской экономической системе. Советские производители не только мало знали о рынках, на которые поставляли товары, но и не нуждались в этой информации, потому что государство скупало все подряд, а потом распределяло товары по магазинам. Секретность при этом гарантировала, что большинство потребителей мало знали о том, что происходит на рынках. Например, как бы вы узнали в условиях советской среды, есть ли в ней рынок для новых продуктов? Трудно представить, как это вообще можно было бы сделать.
• Вторая причина связана с отсутствием стимулов. Большинство советских предприятий не были заинтересованы в том, чтобы знать, чего хотят потребители. Они знали: что бы они ни произвели, государство купит все. В рыночной экономике, если мне, например, не нравится продукция Sony или Cisco, я выберу другого поставщика. Это конкуренция, которой не было в советской экономике.

Помимо этого, в СССР не было санкций за производство продукции низкого качества, кроме одного сектора экономики — оборонного. У советского министерства обороны были свои закупочные агентства, военные представители, которые работали при каждом крупном оборонном предприятии страны и контролировали качество производства. У этих специалистов были полномочия отклонить продукцию, что могло поставить под удар выполнение плана. Ни у одного другого покупателя в советской экономической системе не было подобной власти, и это держало оборонную промышленность в немаленьком напряжении.

США и СССР были двумя экономиками с разными сравнительными преимуществами. Американская экономика была относительно лучше в производстве потребительских товаров, хотя она также могла производить и военные товары хорошего качества, которые часто отличались высокой ценой. В то же время советская экономика относительно лучше справлялась с производством военных товаров. Но это не должно вызывать удивление, ведь для этого она и была создана.

— Вы упомянули секретность советской системы. В вашей последней книге «Секретный левиафан» вы как раз рассказывываете о том, как она подорвала эффективность работы чиновников и доверие граждан к институтам. А как оборонный сектор пострадал от этой секретности?

— Зависит исключительно от того, какой смысл вы вкладываете в слово «пострадал». В 1960-х советский и американский оборонный сектор шли разными путями. В США в то время при президенте Джоне Кеннеди министром обороны был Роберт Макнамара, который в том числе был одним из руководителей автопроизводителя Ford. Его основной, по его собственному мнению, задачей было внедрение в Пентагоне анализа и учета затрат. Можно спорить о том, насколько эффективно он справился со своей задачей. Но в то же самое время советская оборонная промышленность пошла по совсем другому пути, отказавшись от необходимости не только публично отчитываться о своих расходах, но даже и перед Политбюро.

Скорее всего, в СССР оборонные закупки оплачивались за счет всякого рода субсидий в условиях секретности. Советская армия могла заказывать необходимое ей оружие, а платил за него кто-то другой, причем никто не знал сколько. Так армия укрепляла свой потенциал, но за счет экономики и гражданского сектора. Мне кажется, это и есть самое важное последствие секретности.

— Не вело ли такое бесконтрольное вливание денег к распространению коррупции?

— В каком-то смысле это и есть коррупция, но я не склонен видеть ее в том понимании, что люди просто клали деньги себе в карман. В СССР зачастую роль денег была больше, чем предполагают стереотипные представления о советской экономике. Но в то же время, даже если у вас был доступ к миллионам рублей, существовал определенный предел того, на что вы могли их потратить. Экономические привилегии больше базировались на прямом доступе к привилегированным товарам и услугам, чем на деньгах, за которые их можно было бы купить. Я думаю о коррупции, скорее, как о возможности или тратить государственные деньги на легкую жизнь, или иметь возможность компенсировать чрезмерные расходы, а не как о возможности иметь доступ к красивой жизни.

В 1930-х Сталин прекрасно осознавал опасности такого рода и был беспощаден в их выявлении. В результате люди были напуганы, из-за чего не пользовались этими коррупционными возможностями. Но я не уверен, что, например, Брежнева заботили эти проблемы. И для меня это показатель упадка советской диктатуры.

— Были ли у советского руководства попытки реформ, направленные на то, чтобы сократить долю ВПК в экономике?

— Было как минимум два случая, когда СССР пытался сократить бремя расходов на оборону, хотя я не стал бы называть их реформами. Во-первых, после Второй мировой войны произошла масштабная демобилизация, адаптация к пониженному уровню угрозы, которая продолжалась до начала Корейской войны в 1950-х. СССР было довольно трудно тратить в мирное время по 60% своего национального дохода на военную силу ежегодно, поэтому решение не было удивительным.

Во-вторых, в начале 1960-х Хрущев пытался осуществить переход от полагания на конвенциональные силы сдерживания к ядерным, что вызвало недовольство внутри военных.

Если говорить об одной-единственной настоящей реформе, то она была позже — в 1986–1987 годах, когда Михаил Горбачев признал, что СССР имеет не только больше оружия, чем ему нужно, но и то, что страна теряет свои позиции на мировой арене из-за образа супервооруженного и агрессивного военного государства.

— То есть такая Верхняя Вольта с ракетами?

— Я думаю, это все-таки немного несправедливо как по отношению к СССР, так и к Верхней Вольте, но доля правды тут есть. Так или иначе, Горбачеву удалось добиться успеха с точки зрения сокращения военных расходов — они уменьшались начиная с 1987 года. Ему также частично удалось донести до общественности истинную стоимость советских военных усилий за счет более честного оборонного учета.

Мне кажется, ошибка Горбачева заключалась в том, что он недооценил масштабы проблемы. На тот момент он считал, что рыночная версия советской экономики с большим количеством государственной собственности может быть переведена от военных приоритетов к гражданским. Но мы прекрасно знаем, чем все это закончилось. Горбачев недооценил сопротивление и структурные роли военных в экономике. Он делал маленькие шаги по сокращению оборонных расходов, но в результате все рухнуло.

— У военных чиновников и при Горбачеве было настолько большое влияние в партийной элите?

— Несомненно, это были влиятельные должности. Если посмотреть на американские оценки доли советских расходов на оборону в ВНП (трудно найти более точные подсчеты, чем те, которые делало ЦРУ), можно увидеть, как с 1950-х по 1980-е траты на вооруженные силы постепенно увеличивались. Советские военные могли претендовать на постоянно растущую долю советского ВНП, часть которой составляли ежегодные решения о закупках систем вооружений и т.д. Но в то же время существовало так называемое «непринятие решений» (non-decision), которое гласило: мы не будем обсуждать стоимость вооружений, мы ее не знаем, она нас не волнует. Вот эти вещи и показывали влияние.

Я хотел бы немного отойти от вопроса и добавить, что много написано об оборонном лобби в США, европейских странах. О советской экономике такой литературы нет, потому что советское оборонное лобби находилось прямо при дворе. Историк Дэвид Холлоуэй в одной из своих работ писал: американцы могут долго спорить о том, есть ли в стране военно-промышленный комплекс или нет, но можно с уверенностью сказать, что СССР сам был этим комплексом. Вот она — разница.

— А какую роль сыграл перекос советской экономики в сторону ВПК в экономическом кризисе 1990-х годов?

— Я думаю, перекос был одним из многих факторов. При этом я хорошо понимаю людей, которые говорят, что гонка вооружений обанкротила советскую экономику, что она столкнулась с невыносимым бременем конкуренции с такими американскими проектами, как, например, «Звездные войны» (американская программа 1980–1990 годов по созданию широкомасштабной системы противоракетной обороны с элементами космического базирования. — The Bell). Но правда в том, что советская экономика и не пыталась участвовать в этой гонке. При Картере и Рейгане военные расходы США выросли с 4–5% ВВП до 5–6%, но у этого перевооружения был чисто психологический эффект. Советские лидеры оказались перед вызовом, на который, как им самим казалось, не могли ответить.

Я много времени потратил на чтение андроповских и горбачевских документов. Андропов беспокоился из-за заражения Коммунистической партии вирусом карьеризма, консьюмеризма и других вещей. Он, в отличие от Брежнева, по-настоящему беспокоился из-за коррупции и пытался бороться с ней. Но потом генсеком стал Горбачев. И оказалось, что он сам заражен вирусом — вирусом демократического мышления. Горбачев хотел сохранить СССР, но не любой ценой, что тоже было очень важным фактором.

20 лет назад я искал одну-единственную причину [распада СССР], писал о вещах, которые, как мне казалось, могли быть уникальной причиной краха Советского Союза. Но теперь я думаю, что это был один из тех моментов, когда все и сразу пошло не так.

— На ваш взгляд, может ли сейчас ситуация пойти по кругу, а российская экономика со временем — повторить судьбу советской? Ведь идея о том, что страна живет либо в режиме подготовки к войне, либо воюя, как выяснилось, никуда не делась. Или рыночное основание современной экономики России дает ей большую устойчивость?

— Рыночные экономики действительно обладают некоторыми преимуществами, хотя я сомневаюсь, что Россию можно охарактеризовать как хорошо функционирующую рыночную экономику. Я склонен считать, что война в Украине превратилась в войну на истощение. С обеих сторон опустошаются экономика и общество. И это будет продолжаться до тех пор, пока одна из сторон не решит, что больше ничего не сможет добиться.

Учитывая то, как заканчивались войны на истощение, мне не кажется, что российская экономика рухнет и боевые действия после этого завершатся. Тем более экономический крах, как правило, наиболее вероятен после войны, а не во время нее. Скорее всего, закончится воля российского руководства продолжать эту войну. Но при каких обстоятельствах это может случиться — этого я не могу предсказать. И никто не может это спрогнозировать.

В голову приходит такая шутка времен после краха коммунизма. Как российская экономика может выйти из сложившейся ситуации? С низкой долей вероятности исход может быть любым, но только один из них будет верным. Примерно с такой же ситуацией мы сталкиваемся сегодня. У всех вариантов завершения войны низкая вероятность, но один из них в конечном итоге осуществится.