«Без гуманитарной пищи Россия существовать не может» — Александр Сокуров в проекте «Приближая будущее»

«Я все время попадал в сложные отношения с государством»

— 15 декабря был завершен прием заявок на конкурс для молодых кинематографистов «Пример интонации». 5 лучших заявок на короткометражки получат полную продюсерскую поддержку от запуска производства до фестивалей.

— Я хочу уточнить, что речь идет только о создателях документального кино. Сегодня в связи со сложными политическими обстоятельствами в нашей стране делать документальное кино крайне тяжело. Все, кто делает документальное кино, могут оказаться в непростом положении, перед непростым выбором. И тем важнее и ценнее наша помощь.

— Но ведь у вас самого непростая кинематографическая судьба. Добывать деньги нелегко, выяснять отношения с властью еще сложнее. Откуда вы берете силы, чтобы заниматься следующим поколением?

— Это, наверное, гражданский темперамент. Это моя проблема, которая сопровождала меня всю жизнь с молодых лет, когда я только начинал заниматься режиссурой. Я все время попадал в сложные отношения с государством, тогда еще был Советский Союз. И было время, когда все мои фильмы — и игровые, и документальные — были запрещены к показу.

— Есть легенда, что один фильм вы выкрали.

— Не легенда, это правда! Перед уничтожением негатива фильма «Одинокий голос человека» — это полнометражный фильм по Андрею Платонову — действительно пришлось выкрадывать его со склада Института кинематографии, где я учился. Ночью с одним моим сокурсником мы просто вскрыли склад института, выкрали негатив и позитивные копии и тем самым спасли этот фильм. На его место положили битую пленку. Провели для того времени опасную операцию, но у нас не было другого выхода.

— Тем важнее то, что вы сейчас делаете, чтобы молодым кинематографистам не приходилось выкрадывать свои копии. Правда, для того чтобы их выкрасть, нужно сначала их иметь.

— Сегодня тяжело по-прежнему. Буквально три дня назад мы узнали, что Министерство культуры запретило к показу документальный фильм моей бывшей ученицы об ингушских событиях. Фильм серьезный, спокойный, без призывов, без невротики. Просто чиновники Министерства культуры боятся за свое чиновное место. Это к вопросу о том, что молодому человеку без помощи людей опытных, понимающих, в чем есть смысл, роль государства и отношения государства с культурой, очень трудно будет жить дальше.

— Но некоторые делают из собственного трудного опыта другие выводы: что надо замкнуться в себе и оберегать свое, особенно когда есть что оберегать.

— Я это делаю не потому, что я такой хороший и смелый. Я физически несовершенен, и сил у меня мало. Но в своей жизни я встречал такое количество людей, готовых мне помогать, — и они помогали мне и копейкой, и одеждой, и едой, и коробкой пленки, и буквально защитой. Всю мою жизнь мне кто-то подставлял плечо, у меня долг перед этими людьми. Все очень просто — никакой романтики, никакого пафоса. Я должен отдавать долги, но в форме взаимоотношений с теми, кто моложе меня.

«Я не чувствую катастрофичности»

— 2020 год оказался сверхсложным. Что происходило с вашими замыслами? В январе вы говорили, что работаете над предмонтажом вашего фильма, где совмещается тема Второй мировой войны и фантастические размышления о ней.

— Я никогда не работал в жанре фантастики, исторической сказки. С точки зрения драматургии и содержания это мой первый опыт, а к содержательной стороне я отношусь гораздо серьезнее, чем к формальной.

Но так получилось, что и формальная сторона оказалась очень сложной. Мы придумали такой способ подачи изображения, которого до нас не было, мы изобретаем компьютерные программы, эстетику и т.д. Сегодня мы закончили монтаж фильма. Я хотел, чтобы фильм был короткий, но, к сожалению, получился 1 час 28 минут, как обычное игровое кино.

Конечно, год был тяжелый. И я тяжело прихожу в себя после операции. Серьезно приходится работать с молодыми людьми, которые у меня на курсе. Курс большой — 19 человек. Все очень своеобразные, достойные индивидуального вложения сил.

Часть учебного года мы были в условиях изоляции, работали на расстоянии. Теоретические дисциплины проходили легче, а практические даются с трудом. Но я бы не сказал, что появление эпидемии и всей этой ситуации оказало на меня какое-то сильное влияние. Я не чувствую катастрофичности.

«Качество социальной культуры в России становится ниже»

— Массовая культура гораздо живее откликается на внешние события, чем культура высокая. Конечно, про пандемию как таковую — про катастрофы, испытания, столкновения — расскажет масскульт. А сделает ли серьезное искусство какие-то выводы из этого опыта? Или ничего нового для глубинного искусства не произошло?

— Очень сложный вопрос. У нас всех на памяти катастрофа Великой Отечественной войны. Мне кажется, опыт переживания событий, переросших в трагедию, в России огромный. Сюда суммируются и национальные угнетения, и сталинские издевательства над народом. У нас есть генетический опыт, как нам переносить эти все обстоятельства. Но это работает только до того момента, пока сохраняется социально-историческая культура населения.

Качество социальной культуры в России становится несопоставимо ниже, чем это было даже в советский период. Урон от односторонней идеологии, который мы получали, уравновешивался огромным числом художественного вещания общенационального характера. Сейчас этого нет, поэтому происходящая сейчас эпидемическая ситуация еще больше опускает уровень социальной культуры.

Дегуманизация связана еще с дерелигиозностью — в гуманитарном смысле, а не в идеологическом. Я был недавно президентом жюри Каирского кинофестиваля, и обратил внимание, какой урон по содержательной стороне нанесла дерелигиозность искусства. Какие-то глубокие мотивационные конструкции просто не учитываются. Кино подвешено в воздухе, потому что у авторов, режиссеров нет никаких канонов. Дегуманизация — это эпидемия.

«Перестать думать о форме, а думать о смыслах»

— Пандемия потрясла экономические основы существования кино, театра, музеев. Пустые закрытые залы, невозможность показа. Должно ли государство сформировать новую стратегию поддержки национального кинематографа? Или это опасно, потому что государство взамен захочет что-нибудь получить?

— Нельзя сбрасывать ответственность с государства, потому что смысл существования государства в укреплении и развитии искусства и культуры, в развитии образования и самообразования. Это первая и главная задача, для чего нам вообще нужно государство. И вторая — создание разнообразной и готовой ко всему системы здравоохранения.

Мне кажется, что ни одно государство в мире, каким бы цивилизованным оно ни было, не оказалось готовым к решению этих задач. У современных государств нет ресурсов, которые могли бы быть использованы в такой критической ситуации. Понимаем ли мы, какие задачи ставятся перед государством?

Мы должны защищать молодых людей. Министерство культуры имеет, на мой взгляд, совершенно порочную точку зрения, а вернее, у него нет никакой точки зрения на развитие кинематографа в Российской Федерации как в федеративном государстве. Оно должно на 2 года объявить полный мораторий на производство кино людьми старше 50 лет, отдать всю программу финансирования только на дебюты.

Мы должны выпускать 100 дебютов в год, чтобы в итоге как многонациональный кинематограф могли выделять 5–6 блестящих имен в один год. Несмотря ни на что, я призываю моих молодых коллег переходить на более дешевые технологии и снимать, снимать, снимать. И в первую очередь перестать думать о форме, а думать о смыслах.

Кстати, конкурс, который мы проводим, рассчитан на то, что содержательный, образный, художественный результат в документальном кино все равно будет возможен. Ведь может же работать с художественной формой в документальном кино Виктор Косаковский, выдающийся режиссер нашего времени. На мой взгляд, это единственный режиссер, которому можно вручать Нобелевскую премию за прорыв кино в гуманитарную сферу.

— Он только что снял документальное кино о животных, и это фактически художественное кино.

— Да-да. А режиссер Андрей Лошак — блестящее, уникальное художественное явление в документальном кино! Я за то, чтобы в документальном фильме просыпалось художественное чутье и какая-то художественная ткань.

— Назовем эти принципы «Пакт Сокурова». Первое: поддержка младшего поколения, второе: ставка на смыслы, третье: пусть дешевле, но все равно снимать.

— Да, работать, непрерывно работать.

— Но при этом как работать непрерывно, если ваш ученик Александр Золотухин, выдающийся режиссер, снявший «Мальчика русского» и которого вы ставите даже выше, чем других любимых учеников, сейчас по суду должен вернуть деньги за того самого «Мальчика русского». К счастью, суд все-таки снизил сумму требований.

— Это не имеет отношения к Александру, это проблемы, которые долгие годы существуют на киностудии «Ленфильм». Деньги не выдаются режиссеру. Деньги выдаются студии для производства.

Саша сейчас снимает великолепный материал, историю двух братьев-близнецов, которые учатся в военном летном училище. Мы с трудом получали разрешение и поддержку Минкульта на это. И только при поддержке Министерства обороны в конце концов мы получили деньги на этот фильм. Важно, чтобы, несмотря на обстоятельства, работали не такие, как я, а такие, как он.

— Почему «или» — «или», Александр Николаевич?

— А потому что государственные средства хотя и немалые, их все равно не хватает на кинопроизводство. В этом году на финансирование подавалось более 300 заявок, а помощь получили всего 15 проектов. Но я считаю, что если 300 заявок подано, то по меньшей мере мы должны были запустить 150 фильмов. Но это уже политика Минкульта. С этим министерством у меня давние тяжелейшие отношения, доходящие просто до уничижительного отношения ко мне. Я даже не могу придумать, при каких обстоятельствах моя идея может получить поддержку Министерства культуры.

«Голосуйте за тех, для кого гуманитарные ценности выше политических»

— Большое искусство работает с личностью, с одним отдельно взятым человеком. А процессы, которые происходят сейчас, заставляют мыслить коллективными категориями. Не приведет ли этот год к тому, что и государства, и общества сделают ставку на коллективное, а индивидуальное будет опять отодвинуто на обочину?

— А разве когда-нибудь было иначе? Я не могу про себя сказать, что выжил в отдельности, мне очень помогали. Но я понимал, что, даже если мне не помогут, я все равно буду делать то, что я делаю. Я не мог представить себе, что человек может пойти назад.

Неизбежно искусство и люди в высшей степени одаренные переживут [текущую ситуацию], перейдут в другую жизнь и будут работать. Но одновременно с этим усилится грязная коммерческая возня вокруг культуры. Она станет еще сильнее и ожесточеннее. Когда стоит вопрос выживания — экономического, гуманитарного, физического — люди очень часто теряют всякую меру. И если государство четко не отслеживает гуманитарные принципы, то мы можем действительно пострадать. Вообще мне нравится мысль, которую я для себя как-то раз сформулировал: голосуйте за тех, для кого гуманитарные ценности выше политических. Другого выхода нет.

— В 2018 году во время визита Эммануэля Макрона в Россию у вас была возможность поговорить с ним, в том числе об индивидуальных европейских ценностях в кризисе. И у меня было ощущение, что разговор не очень получился.

— Он не получился, потому что Макрон вообще не понял смысла этого разговора. Мне показалось, что передо мной студент первого курса какого-то очень легкого университета с простой программой, до такой степени он не вошел ни в политический, ни в культурный, ни в геополитический контекст. Я был очень огорчен этим разговором.

— При этом Макрон действует, как велено сегодня политическому классу в целом. Он ученик и помощник философа Поля Рикёра, одного из лучших французских философов XX века.

— В этом и опасность, что его философская практика осталась в прошлом. Занимаясь политикой, он не превращает политику в философию и, соответственно, не превращает политику в систему гуманитарных ценностей. Это и плохо, что, выйдя из каких-то университетских залов и получив хорошее гуманитарное образование, большая часть людей, которые руководят обществом, не возвращаются в общество и не живут интересами будущего общества. Макрон, по-моему, не живет интересами развития общества.

— Имеет ли смысл в этих обстоятельствах художнику разговаривать с политиками? Или это два разошедшихся класса, никак между собой не связанных.

— Художественные люди никогда не имели большого влияния. Влияние имела университетская среда. Она выделяла философов, обращала на них внимание, и реакция на вышедшую статью какого-то французского философа в 70–80-е годы в прессе была довольно яркой, интересной, это все подхватывалось. Эта культурная среда еще должна иметь силу, она должна влиять на тех людей, у которых в руках власть. Она должна заявить современному Старому Свету, что, господа, ваша партийная политика, ваш партийный принцип организации жизни и осмысления того, что происходит в обществе, отыграны. XIX век прошел, господа!

«Мы не знаем, что нас ожидает, потому что среди нас нет людей большого масштаба»

— Наши возможности, в частности технологические, превосходят степень нашей моральной готовности к ним. Вы как-то использовали выражение «гуманитарная ответственность» и добавили: «Дегуманизация визуальной жизни, ожесточение, грубость, хамство, жестокосердие в СМИ, тем более в государственных, когда все развязно и жестоко. Все жестоко: схватка на мотивации этого жестокосердия очень длинная. Это длинные войны». Эти длинные войны когда-нибудь закончатся? И кто выйдет из них победителем?

— Они закончатся, когда устанут все: и те, кто хамит, и те, у кого к этому отторжение. Победит одна сторона, и, безусловно, есть тенденция к тому, что победит дегуманизированная политика и дегуманизированная часть общества. И тогда произойдет смена слоев, смена мотиваций и интересов в жизни. Но я думаю, что в значительной степени к этой смене нас подготовит и угрожающая климатическая волна.

Ничто не будет иметь значения в сравнении с климатическими проблемами, которые навалятся на целые континенты. И мы к этому совсем не готовы. Мне это напоминает историю Де Голля, который в 1939 году призывал правительство страны и парламент заняться перевооружением французской армии, а парламент Французской Республики просто истекал кровью в межфракционной борьбе. В итоге мы знаем, что произошло. 14 июня 1940 года немцы спокойно вошли в Париж и т.д. Сейчас мы занимаемся такими мелочами, такими ничтожными проблемами, что придет это, а у нас в России даже нет системы гражданской обороны. МЧС — это просто исполнитель, небольшое министерство, хотя иногда ярко о себе заявляющее. А системы спасения населения в разных частях страны просто нет.

— Если бы я разговаривал с политиком про пандемию и опыт этого года, он был бы сосредоточен именно на пандемии и проецировал все, о чем мы говорили, на последующие годы. Когда я говорю с художником, он говорит: это про прошлое, давайте не будем думать о прошлой войне, давайте будем готовиться к тому, что впереди. И это есть тот уровень осмысления, который художник может предложить миру, и в том числе миру политики.

— Мы с вами обязаны это делать, потому что большая литература XIX — начала XX века всегда об этом думала. Большие романисты — Томас Манн, Лев Толстой, Александр Солженицын — имели большую привилегию: заглянуть в будущее, побыть там, а потом вернуться к нам и рассказать, что там нас ожидает. Сейчас мы не знаем, что нас ожидает, потому что среди нас нет людей этого масштаба.

Наука будет говорить, что может быть миллиард вариантов. А литература конкретно указывает все проблемы в нашем развитии. В этом отличие. И как только появилась большая литература — появилась сила предсказания.

«Вся моя жизнь исполнена страшной болью за все, что я вижу вокруг»

— Это рифмуется с тем, что вы говорили в интервью: «Надо признать, что Российское государство по-настоящему не создано. Оно создается. Сколько там лет? Уже 400 прошло с момента его образования, если считать по Романовым. Оно все создается, создается, создается. Оно все никак создаться не может». Приблизил ли нас 2020 год к созданию этого государства?

— Мне кажется, нет. Я задавал этот вопрос на предшествующей встрече с президентом Совета по правам человека. Ясно, что современное федеративное устройство абсолютно разрушено. Есть какие-то в песок размытые конструкции.

Кстати, у меня была одна встреча с Дмитрием Медведевым за несколько месяцев до его ухода, он был тогда премьер-министром, и я приезжал к нему с вопросами о кино, о жизни культуры, о том, что в крайне тяжелом положении находятся северные регионы — Архангельская, Мурманская, Вологодская области, а также Поволжье. И говорил о том, что нет никакой поддержки федеративного принципа построения страны. На что он мне сказал: «Ну, Александр Николаевич, я с вами согласен, федерации уже давно нет».

Я первый раз об этом так открыто говорю, потому что вижу, что сейчас происходит в этом направлении. Я неразрывно связан с этой страной, и мне совершенно не все равно, что тут происходит.

— А если перенестись мысленно в будущее и посмотреть оттуда сюда, допустим, лет через 10. Предположим, что вас попросили написать статью в энциклопедию о 2020 годе, что бы вы написали?

— Это был год, когда я начал по-настоящему осмыслять цену потерь, ухода людей, которые составляют мою жизнь. Это и уход прекрасных великих актеров, и потери в науке, культуре. Эти люди не смогли, к сожалению, укрепить и оставить какую-то крепость нашей жизни. Всякое старшее поколение должно передавать свою энергию тем, кто идет следом. Молодым людям тяжелее в искусстве и в кино, чем было мне. У меня всегда были конфликты с моим государством, и при советской власти, и сейчас. И закрытые картины, и преследования КГБ, и сейчас, я знаю, идет какое-то наблюдение со стороны ФСБ за моей жизнью. Эта глупость продолжается. Моя тревога, на самом деле, о том, что у меня за спиной. Как только мощь наших сограждан, которые создают гуманитарные ценности, начнет уменьшаться, я буду считать себя несчастным человеком.

— Надеюсь, что этого не будет. Вы как-то сказали: «И армия может проиграть, и государство может рухнуть, и только культура свой народ не предаст». Не предала?

— Искусство никогда не предавало, потому что оно никогда не отражало интересы какой-то государственной структуры и какой-то политической или идеологической линии. Ни Трифонов, ни Солженицын, ни наши деревенские писатели, ни сибиряки не обслуживали эти интересы. Я не могу назвать ни одного человека из области искусства, который бы думал о государстве больше, чем о смысле своего творческого предназначения.

— У вас, видимо, повышена нравственная гигиена, потому что такие люди есть.

— Ну, наверное. Но я живу в провинциальном городе. Ленинград — город особенный по настроению, по атмосфере, но провинциальный и бедный, это, конечно, никакая не культурная столица. Я многого не вижу и не знаю. Я даже со многими кинематографистами не знаком и никогда не встречался. Поэтому, может быть, все эти мои высказывания от заблуждения.

Я сейчас нахожусь в Совете по правам человека и часто чувствую свое абсолютное одиночество и какую-то абсолютную ненужность существования там. В последнем заседании Совета я вообще не принимал участия, потому что технически не был соединен с линией президента. Говорят, что была техническая проблема. Может быть, так.

Мне очень трудно жить на родине. Вся моя жизнь исполнена страшной болью за все, что я вижу вокруг. И может быть, поэтому говорят, что я иногда очень негативно отзываюсь о чем-то. И происходящая сейчас гибель людей от этой болезни, и муки врачей, все это вызывает нескончаемую боль.

— При этом вы лично участвуете во многих благотворительных проектах, начиная с кино и заканчивая проектом «Помоги врачам», где вы вместе с артистами читали дневниковые записи врачей и собирали деньги на закупку СИЗов. Может быть, эта низовая солидарность не по воле государства, а по зову сердца и дает нам надежду на выход из тупика?

— Это самое малое, что я могу. Я отдавал некоторые свои премии фондам, но я не до такой степени богатый человек, чтобы делать это постоянно. Но своей душой, интонацией, своим сердечным участием я это могу делать.

Пожалуй, одно из удивительных качеств нашего времени — это подъем внимания молодежи к общественной жизни, к политической жизни страны. Я долго этого ждал, и я очень рад, что проявляется это эмоциональное и часто очень квалифицированное участие. И я счастлив, что среди моих соотечественников много людей, которые участвуют в благотворительном движении.

«Ни в коем случае нельзя закрывать музеи»

— Как вы прогнозируете, когда мы вернемся к привычной жизни? Я про культуру: когда откроют музеи и т.д.?

— Я уверен, что музеи и кинотеатры могут работать, если будет государственная поддержка. Просто нужно разумно подойти к системе пропуска, к расписанию работы музеев. К сожалению, в стране нет институции, которая может четко, серьезно, спокойно продумать весь инструмент предохранения и режим жизни и работы в этих условиях.

У нас в Эрмитаже некоторое время назад завершилась моя выставка «Посвящение Рембрандту». Было ограниченное число людей, которые могли туда пойти, было проветривание. Это все можно организовать.

Ни в коем случае нельзя закрывать музеи. Ни в коем случае нельзя прекращать обучение. Нельзя закрывать кинотеатры. Нужно просто найти тот самый способ, при котором, даже если 10 человек в зале, должен быть экономический смысл. Государство должно доплачивать киносетям за такое ограниченное пользование своей территорией. Человек без исполнения своего инстинкта — художественно-воображательного — не может существовать. В России мы не можем быть без культуры. Нет другого варианта выживания большого государства, которое расположено на таком пространстве. Без гуманитарной пищи Россия существовать не может.

— Вы много раз говорили, что не обойтись без просвещения, которое не совсем совпадает с образованием. Образование — это навыки, компетенции, а просвещение — это формирование картины мира, ценности, смыслы. Сегодня в Думе готовятся поправки к закону об образовании, который вводит лицензирование просветительской деятельности. Это будет означать, что проректор по международным делам будет решать, допустить ли в университет какую-то внешнюю просветительскую лекцию чужого профессора. В следующем году выйдет ваш фильм, а дискуссию вокруг фильма устроить будет нельзя, потому что это вопрос Второй мировой войны, мы заранее знаем правильные ответы, и другое толкование не допускается. Как с этим быть?

— Это еще один ответ на мой тезис о том, что не сформировано государство. Современные парламентские институты не соответствуют задачам современного общества, они не работают над созданием и развитием российского государства. Парламент разрабатывает такие документы вместо создания новых возможностей для просветительской деятельности. Нам надо расширять эту просветительскую деятельность. На другой чаше весов лежат страшные и тяжелые камни коммерческого, в том числе визуального товара, и он все больше будет перевешивать.

Мы все больше станем дикими людьми в государстве, где есть совершенно разные представления о ценностях человеческой жизни. Это все равно, что в одной части Российской Федерации будет заявлено, что ни под каким предлогом убивать человека нельзя, а в другой части будет поощряться и восхваляться убийство человека по религиозным или идеологическим мотивам. В таком неравновесном существовании, в котором находится Россия, принятие таких документов говорит о неквалифицированном поведении парламента и абсолютно политизированной удушающей схеме поведения депутатов. Ощущение, что какое-то ведомство осуществляет свою политику вне интересов страны. Парламент стал местом, где реализуются какие-то ведомственные, министерские настроения и пожелания. А этого категорически нельзя допускать.

— Они приближают свое будущее, а какое будущее будем приближать мы? Ваши ученики, зрители, те, с кем вы разговариваете.

— Мне кажется, что в границах моих возможностей убеждать всех, что мы должны качественно работать. Мы можем победить. И самое главное, что должны делать люди в области культуры и искусства, — работать профессионально и качественно. Должно возрастать мастерство труда. Это задача, направленная каждому человеку персонально. Хорошо учись, будь хорошим работником, стань мастером, стань ремесленником, будь честным, ответственным человеком. Это национальная идея в России. Православным или мусульманином ты можешь быть где угодно, хоть на Северном полюсе, а Россия у тебя одна, она вот здесь у тебя, она никуда не переедет.

— Это культура гражданских доблестей.

— Абсолютно точно вы это сформулировали! Пусть она так красиво называется. Я думаю, что есть времена, когда патетика имеет право на существование.

«Визуальность — очень опасное оружие»

— А теперь несколько вопросов от наших зрителей. Какие способы развития по-настоящему хорошего вкуса в сознательном возрасте вы посоветуете обычным рабочим людям с низкими доходами, для которых массмаркет всю жизнь был нормой?

— Ответ простой. Чтение — это та практика, у которой нет никаких границ. Можно жить и в небольшом селе, и городе, и это будет выход. В литературе создано так много, и это имеет объективную ценность, в отличие от кино. А литература и большая настоящая музыка — это то, чем можно заниматься всю настоящую жизнь.

— Вопрос о заявках в фонд «Пример интонации». Планируется ли на следующий год конкурс среди игровых картин? Планируете ли вы следующий набор режиссерского курса после выпуска студентов в институте кино и телевидения?

— Начну с конца: не планирую, это тяжело очень. У меня в планах сделать еще два фильма. Может быть, сил на это хватит. По поводу первого вопроса: у нас до этого был конкурс на игровое кино, и сейчас фильм, который выиграл этот конкурс, уже снят, идет его монтаж. Мы это делаем на государственные средства по конкурсу, выигранному в Фонде президентских грантов. И здесь я в сложном положении, как и все мы, кто производит отбор, — мы должны понимать, что имеем дело с деньгами налогоплательщиков. И когда речь идет о дебютах, о первой картине, мы должны понимать, что желание-то есть, а можешь ли ты это сделать? Мы выделим тебе деньги в рамках смет, которые разрешены этим грантом, а хватит ли у тебя умения, сил, рачительности, мудрости? Это большая ответственность, которая возложена на нас и статусом фонда, и статусом денег.

— Говорите ли вы своим ученикам наедине крайне неприятные вещи, которые вслух на публике произносить не будете?

— Всегда говорю, кто-то обижается. Но я никогда не касаюсь эстетической или вкусовой стороны сделанных фильмов. Это всегда замечания профессионального порядка. Почему нет финала в фильме? Почему это смонтировано неясно? Почему нет проживания у актера той задачи, которая поставлена?

— Что вы думаете о современном видеоблогинге? Знакомо ли вам творчество каких-нибудь отечественных блогеров и что вы о них думаете?

— Нет, я ничего не смотрю, у меня нет на это времени. Я слышу, что есть такой термин и есть люди и даже школьники, которые становятся какими-то богатыми. Меня настораживает безудержная легкость этого общения, безудержная необязательность и неответственность жизни в публичном пространстве. Для меня ответственность человека, который обращается к другим людям, является в высшей степени чувствительным моментом. Визуальность, кино — очень опасное оружие.

— В Италии всегда были институты, которые отвечали за проповедь ценностей. Сначала это была церковь, потом просветители, масоны, потом передали власть в руки институтов и т.д. А в современном обществе кто и как должен продвигать ценности?

— Только университеты, высшие учебные заведения, во главе которых должны стоять уважаемые в общественном пространстве люди, чистые и честные, а не назначенные по знакомству с кем-то или по каким-то странным механизмам выборов. Только университетская система может вырабатывать ценности гуманитарные, просветительские и художественные.